Клуб ангелов   ::   Вериссимо Луис Фернандо

В тот вечер, когда Рамос заявил об основании фонда «Клуба поджарки», названного в честь нашего прошлого необразованных гурманов, Маркос, Сауло и я решили не отставать и открыли агентство. Я убедил отца, что с ничегонеделанием покончено, а потому финансовая поддержка с его стороны будет вполне справедливой. Как вариант я готов истратить на открытие собственного дела карманные деньги, если отец выдаст их мне авансом на несколько лет вперед. Мы строили грандиозные планы, собирались стать звездами в рекламном бизнесе. Маркос — с его живописью, я — с моими текстами и Сауло — с его коммуникабельностью и талантом втюхивать любое дерьмо.

Пауло стал депутатом. Он придерживался левых идей, хотя они категорически расходились с состоянием его банковского счета. Пауло называл нас говенными реакционерами, но мы прощали, потому что он был гением. Мы знали, что его ждет блестящая политическая карьера. Все зависит лишь от обстановки в стране и возможностей его брата, работавшего в ДОПСе [5] .

Чиаго начал приобретать известность как архитектор. Педро наконец-то взял на себя ответственность за семейный бизнес, вернувшись из затянувшегося на целый год свадебного путешествия с Марой, в которую все мы были влюблены.

Умница Жуан, наш снабженец по части сигар и анекдотов и советчик по вложениям в финансовый рынок, сколачивал капитал, по выражению Самуэла, «в непристойном количестве».

Абель, добрый и легковозбудимый иезуит, специалист по барбекю, только что оставил адвокатскую контору отца, чтобы открыть собственную. Как и Педро, он недавно женился. В то время Абель пребывал в странной эйфории, замешанной на чувстве вины за избавление от владычества отца, энтузиазме от нового кабинета и сексуальном шоке от союза с Нориньей, которая уже переспала, чего он не знал, с двумя из нас и даже умудрилась схлопотать оплеуху от Самуэла. Именно Абель порой прерывал наши восхваления самих себя, чтобы произнести: «Народ! Почувствуйте волшебство момента! Волшебный момент!» После его дурацких воспоминаний пропадала охота хвастаться и позерствовать.

Самуэл оправдывал его выкрики необходимостью постоянных боговосхвалений, оставшейся у Абеля со времен его религиозного прошлого.

Самуэл. Лучший и худший из нас. Тот, кто ел больше всех и никогда не толстел. Кто сильнее всего любил нас и больно оскорблял. Своим любимым словом «сволочь» он называл всех, начиная с «этой сволочи» официанта и заканчивая «Святой Сволочью» Папой. Самый умный и самый одержимый. Он умер последним, прямо у меня на глазах, в этом месяце. Умер — страшнее не придумаешь.

И наконец, Рамос. Тот, кто убедил нас, что наше обжорство не от голода, а потому что мы — избранные. Мол, это святая прожорливость целого поколения. В общем, выходило, что мы — не совсем сволочи. Рамос произносил на наших сборищах «проповеди главной сволочи», как говорил Самуэл. Все началось с него. Он превратил одну из наших обычных посиделок в торжество и возвестил об открытии «Клуба десяти». Его членами объявил сидящих за столом и подчеркнул, что число десять для нас теперь святое до тех пор, пока смерть или женщины не разлучат нас. Потом смочил хлеб в вине и дал нам, чтобы каждый съел по кусочку. Это означало святую клятву верности, церемония растрогала Абеля.

Поначалу Рамос был единственным настоящим гурманом в компашке. Он убедил нас, что первым решением «Клуба поджарки» должен стать отказ навсегда от поджарки «Албери» как от параметра гастрономической ценности. Он встретил сопротивление. Многие годы если Самуэл хотел разозлить Рамоса, он защищал жареный банан. Но Самуэл ел что попало. И, как мы подозревали, спал с кем попало. Рамос объяснил, что гурмания — своеобразное искусство и не имеющее аналогов культурное удовольствие.