Клочья тьмы на игле времени   ::   Емцев Михаил Тихонович

Она ставила себя выше мышления и подчинялась только личному чувству и внутреннему созерцанию. В корне противоположная точному знанию, она часто доходила до таких крайностей суеверия, которых мы просто не можем теперь понять. Патологический экстаз и массовые галлюцинации становились не только причиной преступлений, но и тем туманом, который скрывал от одержимых людей сам факт преступлений. Вот почему преступные элементы, захватывая власть, прежде всего стремились отравить сознание людей, привести их в состояние мистической истерии. Так мистицизм сделался атрибутом политики фашистских режимов.

И каждый раз человеческий разум принимал неравное единоборство с тьмой. И всегда в конечном счете выходил победителем. Даже смертью своей, как Джордано Бруно, даже слабостью и отречением, как Галилей.

Замученные в фашистских тюрьмах вставали из праха, и прозревшие люди видели потом свет их правоты…

Стремление к полному разрушению столь же старо и бесплодно, как и бесчисленные попытки сохранить «доброе старое время», абсолютизировать «обычаи отцов и дедов», гальванизировать смердящие трупы прошлого. Огульное ниспровержение сродни крайнему консерватизму. Им одинаково чужды новые веяния, одинаково враждебны любые контакты с окружающим миром.

Орден иезуитов создан был для охраны прошлого. И он охранял его кинжалом и ядом. Он убивал все новые ростки. Тайно он делал то, что Служба святой инквизиции совершала открыто. А в итоге? В итоге умерло прошлое, поскольку прошлое всегда умирает. Таков уж его неизбежный удел. Умерло и похоронило своих адептов.

Поднял тяжелую голову Аид, посмотрел на певца и сказал вдруг тихо и просто: «Говори, Орфей, проси о чем хочешь. И клянусь нерушимою клятвой богов, водами Стикса клянусь, я исполню, что ты пожелаешь».

«О Могучий владыка Аид, - простер к богу руки певец. - Всех нас, смертных, ты в царство свое принимаешь, когда кончится каждому точно отмеренный срок. Я спустился сюда не затем, чтобы видеть, как стонут, как жалобно стонут здесь тени, как тоскуют они по утраченной жизни. Нет, Аид, сердце рвут мне людские страданья. Не хочу я, Аид, и подобно герою Гераклу увести на потеху людскую трехглавого Цербера - стража твоих сумеречных полян. Я пришел лишь затем, чтоб молить за мою Эвридику. Отпусти ее вместе со мною назад. Ты же видишь, Аид, хоть привычен ты к виду страданий, как страдаю я, как безнадежно страдаю по ней!»

И, подумав, ответил Аид: «Видно, очень жестоко отнимать даже капельку радости нам у людей. Им и вправду отмерены краткие сроки для жизни. Вот и жили бы счастливо, радуясь каждому дню… Но выходит не так… Что же, ладно, Орфей, я тебе возвращу Эвридику. Только помни, певец: если раз только глянешь назад…»

Итак, почему Орфей обернулся? Это детское недоумение и вылилось теперь в мой внеплановый эксперимент. Я направил узкий луч времени в прошлое.

СУЖАЯСЬ ЛУЧ ВРЕМЕНИ УНОСИТСЯ В ПРОШЛОЕ

ФОКУСИРОВКА СЖИМАЕТ НЕВИДИМЫЙ ЛУЧ

ВРЕМЯ СТАНОВИТСЯ ИГЛОЙ

ПРОНЗАЕТ ЭПОХИ

ТЬМУ ТЬМУ

КЛОЧЬЯ

КЛО…

НАСТРОЙКА

Удивительный синий мир! Свежий, умытый, новорожденный мир! Синие горы вдали и голубая дымка лесов. И небо как водопад в весеннее половодье! И даже дорога, замечательная гладкая дорога отливает сумрачной синевой и теряется вдали, словно в молоке утопает. Поскрипывает старый велосипед, и трещат кузнечики в выжженных солнцем травах. Синий мир тихо кружится в хромированной, и чуть изъязвленной точками ржавчины, чашечке звонка.

«Дилинь-динь-динь» по пустынной дороге. Навстречу синеве и жаркому запаху сухого вельда. Ветер ударяет в грудь, разбивается на две тугие струи, которые обтекают тело и, встречаясь за спиной, пузырем надувают застиранную и солнцем прокаленную ткань.