Когда расцветают розы   ::   Жужунава Белла

Кусок Генеральше прямо в лоб, ей, конечно, обидно. Она женщина видная, у нее и кавалер еще есть. Владимир Петрович схватился за голову. - Нет, это немыслимо! Развалилась старая чашка - виновата женщина, которая имела несчастье на нее поглядеть. Так, конечно, можно что угодно придумать. А почему именно она? Ведь вы тоже там были, а? Баба Лиза покачала головой, в глазках ее играла улыбка. - Нет, милый, у меня глаз не такой. - Что значит - "не такой"? - А то и значит, что голубой. - Голубой, черный... чушь все это! Если все ваши рассуждения столько стоят, то я лишний раз убеждаюсь, до чего же бабы., простите, женщины, вздорный народ. - Это конечно, милый. Бабы, они и есть - бабы, чего тут извиняться. Наплетут невесть что. - Что-то я вас не пойму, Лизавета Ивановна. Признайтесь, вы в глубине души сами не верите всей этой чепухе? А? Оттого и не уходите из палаты. Вы-то почему не боитесь? А вдруг она и вас так - вжых! - А зачем я ей надобна? Мне она ничего не сделает. Катя девка хорошая, добрая, только гордая, и силы в ней много, вот и играет. А только зря она обижать никого не станет. И опять же... Вот идете вы, к примеру, по улице, а навстречу - собака. Вы ее боитесь? - Кто? Я? С какой стати? - Вот - она вас и не укусит. А если кто боится, идет дрожит - того она и тяпнет. В коридоре послышался шум. Дверь распахнулась, показалась испуганная физиономия сестры. - Ой, Владимир Петрович! - Ну, что там еще? - В седьмой палате трубу прорвало. Так и хлещет! Тетя Паша где-то ходит, а слесарю не могу дозвониться. Доктор стал медленно вырастать из-за стола, опершись о него руками, ноздри его раздувались. - А мне какое дело? Я должен еще и трубами заниматься? Не мешайте работать! - гаркнул он. Сестра ойкнула и выскочила за дверь. Секунду помедлив, доктор выбежал за ней.

4

Интересная жизнь началась в отделении, ничего не скажешь. Каждый день происшествия, непременно в седьмой палате или неподалеку, и, что удивительно, сразу после врачебного обхода. Назавтра после того, как прорвало отопление, ехавший под окнами грузовик вдруг вильнул и со всего маху врезался в здание больницы, опрокинув стоявшую рядом тележку с молочными бутылками. Грохоту было, шуму, беготни! Водитель поранил руки разлетевшимися осколками. Пока его перевязывали, он таращил глаза и твердил, что не понимает, как это с ним случилось. Умолял сделать ему экспертизу, клялся, что он вообще непьющий, и вообще нес чушь несусветную. Сестры сочувственно качали головами, понимающе переглядывались и влили в него лошадиную дозу успокаивающего. Им-то все было ясно. Вообще все было понятно всем, кроме Владимира Петровича. Больные и персонал со всей больницы ходили в отделение, как в зоопарк, со сложным чувством страха и восхищения. В особенности удивляло поведение медичек, которые, казалось бы, были вооружены обширными знаниями на естественные темы, защищающими их от суеверий. Однако дело обстояло как раз наоборот, что лишний раз доказывает - зерно только тогда дает всходы, когда падает на благодатную почву, в противном случае из него еще неизвестно что вырастет. Каким-то непостижимым образом все догадались, что доктор влюблен в Катю. А вот относительно нее мнения разделились. Одни считали, что она его терпеть не может, и именно поэтому каждое его появление вызывает такой всплеск ее разрушительных сил. Другие, наоборот, полагали, что Катя к доктору неравнодушна, и ее внутренние катаклизмы объясняются тем, что она сердится на него за робость. По ее лицу и поведению разгадать загадку было невозможно. Она в основном сидела в палате, по коридору проходила быстро, ни на кого не глядя, с замкнутым, хмурым лицом. У самого доктора в эти дни вдруг не оказалось ни минутки свободной.