Командировка   ::   Войскунский Евгений

Тут Анциферов вступил в сговор с Комаровским, ну, с начальником военно-морского училища, и тот выведет своих курсантов на улицы сразу после того, как с крейсера бабахнут. Или даже раньше – этого я пока не знаю.

– Кто это Анциферов?

– Бывший секретарь обкома комсомола и нынешний секретарь горкома компартии.

– Ну, выведут курсантов – а дальше что?

– Как что? У них давно подготовлены списки либералов, демократов, коммерсантов, будут хватать и свозить на стадион.

– Хм, на стадион. Как когда-то в Чили при Пиночете.

– Вот именно. Сейчас заедем за Давтяном, вы посидите минут десять в машине, я за ним сбегаю.

Машину он поставил возле палисадника одноэтажного дома. У палисадника, где росли густые кусты боярышника, сидели на скамейке, греясь на солнышке, три старухи. Все три вязали и одновременно разговаривали. Стекло в машине было опущено, и я невольно прислушался.

– А помнишь, – говорила одна детским голоском, – как Виктория рожала, а Энрике принял роды?

– Ты все перепутала, – возразила старушка, чье птичье личико было словно затянуто паутиной. – Виктория родила от Энрике, а роды принимал Альберто.

– А вот и не Альберто, а Адальберто! – прошамкала третья, с провалившимся ртом. – Сама все путаешь.

Прямо три парки, подумал я. Парки, прядущие судьбы людей. Тут одна из трех, с птичьим личиком, внимательно на меня посмотрела. Как их звали, парок этих, по-гречески мойр? Клото, Лахесис и, как ее, Атропос, обрезающая нить жизни. Которая же из них кинула на меня многозначительный взгляд? Уж не страшная ли Атропос? На всякий случай я сложил фигу и осторожно выдвинул ее из окошка. Но «парка» уже не глядела на меня. Она говорила весьма авторитетно:

– Уж эта Виктория! Как я возмущалась, когда она бросила мужа!

– Еще бы, – подтвердила старушка с детским голоском. – А помнишь, как переживала Алисия, когда появился Амадор?

– Ну да, считали, что она его убила, а он сидел в тюрьме.

– А как ее любил Диего! Ах, как любил!

– Разве Диего? А не Альберто?

– Нет, Диего!

Из-за кустов вышел Сорочкин, а за ним чернобородый молодой очкарик и худенькая девица, стриженная под мальчика, в серых брючках и серой же ветровке. Я познакомился с ними, это был Мартик Давтян и его жена Нинель. Они сели на заднее сиденье, и Сорочкин погнал дальше свой «Москвич». Давтяны наперебой принялись мне рассказывать, что в 1840 году, по дороге в штаб Тенгинского полка, Лермонтов провел три дня здесь, в Приморске – в ту пору город еще не существовал, а была казачья станица Трехверстная. Тут, а не в Тамани, как обычно считается, у Лермонтова произошла встреча с декабристом Лорером.

– Ну и как? – Нинель сияла от гордости. – Замечательный факт, ведь правда?

– Мы надеемся, – произнес Мартик Давтян глубоким, утробным голосом, – что в «Большой газете» найдется место для подготовленной нами статьи.

– Ну что ж, – сказал я, – давайте статью, я передам в наш отдел культуры. Только учтите, они будут проверять, обратятся к ученым…

Тут оба обрушили на меня такую филиппику в отношении официальной науки, что я предпочел замолчать и только кивал головой, словно китайский болванчик. Я спросил Сорочкина, куда мы направляемся. Оказывается, мы ехали на мукомольный комбинат, где Давтян служил главным технологом. Мукомолы, пояснял Сорочкин, единственное в городе успешно работающее частное предприятие. Они уже много лет упорно противятся национализации, которой их хочет подвергнуть городское начальство. Это единственная сила в городе, способная противостоять морскому училищу.

– А они что – вооружены? – спросил я, но не получил внятного ответа на свой наивный вопрос.

По дороге на мукомольный Сорочкин остановил машину возле невзрачной пятиэтажки – ему надо забежать на минутку к маме. Почему-то я решил зайти вместе с ним.

Мы пошли по лестнице на четвертый этаж.