Концлагерь   ::   Диш Томас Майкл

Спотыкаясь, я спустился на три ступеньки вниз. Охранники ослабили хватку, разжали руки.

Воздух!

И под тапочками — не эвклидово бетонное скопидомство, а непривычная, разнофактурная земля. Затрудняюсь сказать, что именно я делал, кричал ли я в голос, или из слепых глаз моих текли слезы, или как долго вжимался я щекой в холодный камень. Я был вне себя. Счастья настолько всеобъемлющего я не испытывал ни разу в жизни: потому что вокруг был настоящий воздух и несомненный камень того мира, который я несколько месяцев назад не по своей воле покинул.

Они говорили уже несколько минут. Не помню, хаастово изумленное „Что?!“ привело меня в чувство, или адский холод, или просто вернувшееся ощущение персональной опасности.

— Убить его, — ровным голосом произнес Скиллимэн. — Что уж может быть яснее.

— Убить?

— При попытке к бегству. Видите, он к нам спиной. Одеяла на бегу выронил. Вы обязаны стрелять. Сцена, освященная традицией.

Должно быть, Хааст еще как-то проявил нерешительность, потому что Скиллимэн попер, как танк:

— Убить, убить. Иначе никак. Я логически безупречно доказал, что если он останется в лагере Архимед, последствия будут совершенно однозначные. Скоро он поумнеет настолько, что любой из нас, даже нос к носу с ним, и глазом не успеет моргнуть, как вляпается в его дьявольские сети. Я же говорил вам, о чем они сегодня шушукались — о побеге! Он сказал: это должен быть такой побег, чтоб удался, несмотря на то, что мы подслушаем все их планы! Подумайте только, как он должен нас презирать! Как ненавидеть!

В воображении мне виделось, как Хааст слабо мотает головой из стороны в сторону.

— Но… не могу же я… не могу…

— Вы должны. Должны! Должны!!! Если не сами, тогда прикажите кому-нибудь из охранников. Спросите, не вызовется ли кто сам.

Уверен, один из них только рад будет вам помочь.

Трудяга был тут как тут.

— Я, сэр?

— Шаг назад! — прикрикнул Хааст, с былым металлом в голосе.

Потом, помягче, Скиллимэну:

— Не могу же я позволить охране… э-э…

— Тогда воспользуйтесь своим служебным пистолетом. Если вы этого не сделаете, и сию же минуту, у вас никогда не будет гарантии, что вы уже не угодили в расставленную им сеть. Вы создали это чудовище Франкенштейна, вы же должны с ним покончить.

— Сам… не могу. Слишком мы… часто… и… а вы? Сможете? Если дать вам пистолет?

— Дайте! Сами увидите.

— Сержант, дайте доктору Скиллимэну ваш пистолет.

В повисшей долгой паузе я встал и развернулся — чтобы ощутить на лице полную силу ветра.

— Ну, Саккетти? Ну что? Вам не хотелось бы сказать что-нибудь?

Оставить пару строчек нетленного наследия? Подставить другую щеку? Судя по специфически напруженному голосу, в седле своей воли Скиллимэн держался не гак чтоб очень крепко.

— Только… Спасибо вам Тут так замечательно, наверху. Так невыразимо замечательно. Ветер. И… скажите, пожалуйста… Сейчас ночь?.. Или день?

В ответ молчание, потом выстрел. Еще один. В общей сложности семь. После каждого счастье мое расширялось диаметрально, словно бы скачками.

„Жив! — подумал я. — Живой!“

После седьмого выстрела тишина была самая долгая. Потом Хааст сказал:

— Сейчас ночь.

— Скиллимэн?..

— В белый свет, как в копеечку. По звездам.

— Буквально?

— Да. Метился, кажется, по преимуществу в Пояс Ориона.

— Ничего не понимаю.

— По команде „карты на стол“ какой-то там Луи Саккетти показался мелковатой мишенью для срывания злобы столь всеобъемлющей.

— А последняя пуля? Он покончил?..

— Может, и хотел, но не осмелился. Последний выстрел был за мной.

— Все равно не понимаю.

Баритоном, сиплым от простуды, Хааст прогудел мелодию „Лестницы в рай“.

— Хааст, — произнеся. — Вы… ты?..