Конюхофф   ::   Кузьменко Павел

Прадедушка по материнской линии Роберт Оуэн, величественный бредоносец, был несколько ленив на подъём и открывал новые коммунистические земли непосредственно на старых. Зато двоюродный брат фон Конюхоффа, небезызвестный и неутомимый параноик Руаль Амундсен, особенно сильно вредил сознанию одинокого мореплавателя своим выдающимся примером - поплыл открывать Северный полюс, но всем назло взял и открыл Южный. Что уж говорить о бедном троюродном племяннике Тео Илье Усыскине, которому ещё только предстояло добраться до стратосферы, открыть её невозможные азотные красоты и упасть оттуда.

Два могучих паруса хлопали на свежем ветру, как все восемь матушкиных пододеяльников, сушившихся на крыше родного дома в Гамбурге. Трудолюбиво скрипели мачта и рея. Чёрно-красно-жёлтый флаг Веймарской республики весело плескался на кончике мачты и напоминал о пиве с ржаными сухариками на закате. Тео было хорошо одному в океане мчаться в известном направлении, рассекая волны, и он, может быть, даже запел бы. Только фон Конюхофф был начисто лишён музыкального слуха, в песнях запоминал один припев, и даже когда слушал сам себя, это казалось ему отвратительным.

Желудок напомнил, что получил утром лишь кружку кофе с галетами и парой кружочков жёсткой брауншвейгской колбасы. Но так не хотелось бросать управление и терять приятное ощущение, когда ты проглатываешь одну морскую милю за другой. Тело не могло насытиться условными милями. Душою бы он продолжал рваться к цели. Но без тела душа не могла найти решения своим зачастую бессмысленным задачам. Поэтому Тео закрепил руль и подвижную рею шкертиком и отправился в крохотную каюту.

По пути бросил взгляд на барометр. Тот по-прежнему бубнил о грядущем шторме. Тео даже щёлкнул пальцем по бронзовому позеленевшему корпусу, но показания не изменились.

Электроплитка на амортизационном, гасящем качку столике, питавшаяся от калиево-магниевой батареи, тоже барахлила. Но, в отличие от рации, всё-таки функционировала. И сырая пресная вода в кастрюльке вскоре заявила о готовности проварить сушёные овощи и мясо с приправами до приемлемого для голодного человека состояния.

Готовка пищи, а потом и её потребление при резвом попутном ветре требовали каждые несколько минут высовываться, забывая о гастрономии, над крышей каютки и следить за состоянием океана и ходом яхты со всеми её снастями. А сон вообще превращался в настоящую пытку. В короткие урывки отключения трезвомыслящей коры мозгов в голове Тео регулярно снился огромный спящий на волнах кит, невидимый в темноте и неслышимый из-за постоянного морского плеска. Лёгкая яхточка неуворачиваемо, катастрофически неслась на забывшегося гиганта… Тео просыпался, тряс вечно гаснущий фонарь, тревожно вглядывался в сырую звёздную тьму и не видел ничего дальше задорного носа «Глории Лабор».

Неизбежный сон снова погружал его в свою пучину. И ему снилось, что курс яхты вот-вот закончится на стальном борту крейсера, причём непременно английского.

От такой вечной вахты любой нормальный человек давно бы свихнулся, заорал бы в отчаянии, моля хоть кого-нибудь о помощи, или просто прекратил бы свои мучения в ближайшей бирюзовой волне за кормой. Любой, но не Тео фон Конюхофф, неоднократно в одиночку преодолевавший сотни и тысячи зыбких морских миль. И последние десять лет - всё на этой, ставшей родной, яхте «Глория Лабор».

Верхняя морщинка его загорелого лба - это гонка от Бристоля до Бильбао через вечно чем-то недовольный, как баски по его берегам, Бискайский залив. Морщинка прищура у левого глаза - обжигающий солнцем маршрут от Занзибара до Бомбея. Морщинка отвращения на носу - путь от Констанцы до Синопа поперёк чреватого сероводородом Чёрного моря.