Команда Смайли   ::   Ле Карре Джон

– Здесь знают, что вы вели аморальный образ жизни в России? – наконец спросил он. – Правда, в таком городе, где полно проституток, это не имеет значения?

Ответ готов был сорваться у нее с языка: «Моя жизнь в России не была аморальной. Это ваша система аморальна».

Но Остракова уже поклялась себе, что будет сдерживать и свой горячий нрав, и свой язык, и сейчас, держа руку под столом, крепко защемила сквозь рукав кожу с обратной стороны, как делала сотню раз прежде, в давние времена, когда допросы являлись частью ее повседневной жизни: «Как давно вы получали известие от этого предателя – вашего мужа Остракова?», «Назовите имена всех, с кем вы общались последние три месяца!». Вместе с горьким опытом эти допросы научили Остракову и еще кое-чему. И сейчас какая-то частичка ее воскрешала заученное, жизненно важное, то есть: никогда не отвечать грубостью на грубость, никогда не поддаваться на провокации, никогда не пытаться сравнять счет, никогда не острить, не держаться высокомерно и не показывать своего интеллекта, никогда не поддаваться ярости, или отчаянию, или внезапно вспыхнувшей надежде. На тупость отвечать тупостью, на банальность банальностью. И только глубоко-глубоко в себе хранить две тайны, которые и позволяют вынести все унижения: ненависть к ним и веру в то, что в один прекрасный день капли источат камень и каким-то чудом – вопреки самим бюрократам – их слоновые процедуры приведут к долгожданной свободе, в которой ей теперь отказывают.

Незнакомец вынул блокнот. В Москве он достал бы дело Остраковой, а здесь, в парижском кафе, всего лишь черную кожаную записную книжку, вещицу, обладать которой любой московский чиновник был бы рад до смерти.

Дело или записная книжка – не важно, преамбула оказалась все та же.

– Вы – Мария Андреевна Рогова, родившаяся в Ленинграде восьмого мая тысяча девятьсот двадцать седьмого года, – повторил он. – Первого сентября тысяча девятьсот сорок восьмого года, в возрасте двадцати одного года, вы вышли замуж за предателя Игоря Остракова, капитана пехоты Красной Армии, эстонца по материнской линии. В тысяча девятьсот пятидесятом году вышеназванный Остраков, квартировавший в Восточном Берлине, предательски дезертировал в фашистскую Германию при помощи реакционных эстонских эмигрантов, а вас оставил в Москве. Он поселился в Париже, где со временем получил гражданство и где продолжал поддерживать контакт с антисоветскими элементами. К моменту его дезертирства у вас от него не было детей. И вы не были беременны. Так?

– Так, – согласилась она.

В Москве она сказала бы: «Правильно, товарищ капитан» или «Правильно, товарищ следователь», но в этом шумном французском кафе подобная формальность была ни к чему. Зажатое место на руке уже онемело. Она разжала пальцы, на минуту позволив крови свободно циркулировать, и ухватила себя в другом месте.

– За пособничество Остракову в побеге вас приговорили к пяти годам концентрационного лагеря, но выпустили по амнистии, последовавшей за смертью Сталина в марте пятьдесят третьего года. Так?

– Так.

– По возвращении в Москву, невзирая на ничтожно малую вероятность того, что ваша просьба будет удовлетворена, вы попросили выдать вам заграничный паспорт, чтобы воссоединиться с мужем, проживавшим во Франции. Так?

– У него был рак, – пояснила она. – Если бы я не подала прошения о паспорте, я бы считала себя плохой женой.

Официант принес омлет и жареный картофель, а также два эльзасских пива, и Остракова заказала чай с лимоном: ей хотелось пить, а пиво она не любила. Обращаясь к молодому официанту, она тщетно пыталась перекинуть к нему мостик улыбкой и взглядом. Он оттолкнул ее своей холодностью: тут только до нее дошло, что, кроме нее и трех проституток, других женщин здесь нет.