Корунд и саламандра   ::   Гореликова Алла

Я отвык от проклятого своего дара, я почти позабыл, как это бывает! Я ведь больше года делал вид, что ничем не отличаюсь от других, — и надеялся вовсе забыть, что это не так. Голодал, бродяжил, тонул во мраке — но не заглядывал в прошлое. Даже за великие деньги, что предлагал тот себастийский купец в трактире на въезде в Корварену, — отказался. Потому что не все купишь за деньги…

Того, что потерял я, — не купишь. Мне хватило последнего раза… и никогда, никогда, никогда я бы не сделал этого снова — если бы не дознание. Я ведь горд порученным… Конечно, я должен гордиться, мне ведь великое дело доверено! Деяние во славу Господа.

Я стараюсь отринуть постыдный страх. Я вспоминаю увиденное глазами Юлии… небольшое усилие — и память о видении становится отчетливой и яркой. Куда ярче мира вокруг…

И я тону в чужих чувствах — словно впервые случилось это со мной. Любовь юной девушки, такой легкомысленной с виду, с веселыми глазами, с белой кожей северянки…

Любовь, страх разлуки и страх отцовского проклятия. Мне знаком этот букет. Чайная роза, выдернутая мимоходом из живой изгороди, полевые ромашки, пыль деревенской улицы. Отцовское проклятие — это страшно. Я верю, что это страшно. Иначе придется поверить, что Катарина, единственная моя чистая любовь, совсем не любила меня. Ожье повезло: его Юлия не позволила страху вершить их судьбу. Безумная, отчаянная надежда… Юлия, мне и это знакомо. Сколько раз она меня обманывала, надежда на лучшее, надежда на справедливость. Вы броситесь поутру аббату в ноги, но что может сказать вам аббат? «Не мною установлено…»

Серебряная брошка с алой каплей корунда, ты оказалась слишком болтливой свидетельницей! Не любовь твоей первой хозяйки важна для меня сейчас, а тот пир, о коем говорила она: сватовство Двенадцати Земель. Принцесса Маргота накануне замужества. Ее грозный отец и молодая мачеха. И маленький братец, наследный принц Карел. Именно он станет главным героем порученного мне дознания, но сейчас, за месяц до замужества Марготы, он только и может, что агукать, играя охранными амулетами, в серебряной своей колыбели. Его не будет, конечно, на пиру. Не будет там и жениха принцессы, он приедет позже, когда состоится помолвка и придет время скреплять договор. Но мне надо увидеть этот пир! Надо, хотя не случится там ничего, потому только надо, что я знаю о нем. Прежде чем приступать к дознанию всерьез, я должен вернуть полузабытую власть над памятью вещей.

Господи, милостив будь ко мне, слабому! Вовсе не пир хочу я увидеть…

4. Благородная панночка Юлия, дозволенная подруга принцессы Марготы



Потоки света из стрельчатых узких окон, беломраморный искрящийся пол и белоснежное одеяние аббата. Светло здесь и благостно, и не место здесь отчаянию. Но как отринуть отчаяние, когда рушится последняя надежда?

«Не мною установлено, дети мои, да не мне менять», — пусть аббат печален и полон сочувствия, но он непреклонен. И Юлия рыдает, прильнув к груди Ожье, и аббат прекрасно слышит горький вывод несчастной девочки: «Господь несправедлив, несправедлив!»

Он слышит, и он должен оборвать богохульные речи. Но и ему, видно, пришлось когда-то любить и страдать, и он говорит:

— Молитесь, дети мои. У вас есть еще время, молитесь, Господь милостив. Не ко мне вам надо было идти. Церковь не в силах заменить родительское благословение, она лишь освящает его. Но, дети мои, разве король — не отец для подданных своих? И разве не ждут нас дни, когда уместно будет молить его именно о той милости, коей жаждете вы?

Юлия поднимает голову, недоверчиво глядит на аббата. Глядит, почти не видя: слезы смазывают и лицо его, и все кругом, только потоки света вспыхивают в глазах цветными искорками.