Крепость Серого Льда   ::   Джонс Джулия

«Он выколол глаза человеку, который обжулил его при игре в кости, — сказал как-то Кропу Горький Боб, — но сюда его сослали не за это».

Кроп глянул на Скорбута краем глаза, и ему показалось, что тот едва заметно кивнул Хадде.

Время шло. Рудокопы все так же долбили стену, а женщины просеивали осыпь. Соль разъедала рану от кнута. Потом Хадда запела — тихо, так тихо, что Кроп даже не заметил, когда она начала. Кроп никогда еще не слыхал таких песен, таких высоких, дрожащих звуков. Волосы вокруг свежего рубца на его шее поднялись дыбом. Другие почувствовали то же самое, что и он. Рыхлый Агги загремел цепью, переминаясь с ноги на ногу. Горький Боб и остальные стали реже махать кирками. Шум ударов о скалу понемногу затихал, а песня Хадды крепла.

Если в ней и были слова, Кроп не понимал их, и все-таки ему было страшно. Голос Хадды поднимался все выше и порой пропадал совсем — ноты, которые она брала, могли расслышать только собаки. Другие старухи подхватывали, вторя своими грубыми голосами чистому, как стекло, пению Хадды.

В руднике внезапно похолодало. Тень от кирки Кропа темнела и удлинялась, становясь более материальной, чем сама кирка. Лампы стали гаснуть одна за другой, и кто-то из бычехвостов, щелкнув кнутом, заорал:

— Кончай выть, сука!

Кроп осмелился бросить взгляд на Скорбута, и тот одними глазами сказал ему: «Жди. Будь готов, когда я скажу».

Пение Хадды перешло в пронзительный визг. Во всем руднике светился теперь один только алмаз, вставленный в ее передний зуб. Кроп потными пальцами занес кирку для очередного удара. Из далекого прошлого всплыло воспоминание о ночи, полной ревущего пламени. Люди сгорали заживо, драгоценные камни на них лопались от жара, дым валил из их вопящих ртов. Кроп не хотел вспоминать об этом. Он вогнал кирку в камень, дробя дурную память на куски.

Двое бычехвостов помчались вниз, к женщинам. Черный кнут хлестнул чье-то бедро, обнажив измазанную голубой грязью кожу. Закричала женщина, и камни из перевернутой корзины покатились в шурф посреди рудника. «Вот оттуда они и берутся, алмазы, — сказал однажды Скорбут Кропу. — Эта дыра ведет в самую середку земли, и боги, которые живут там, срут алмазами».

Женщины от страха притихли — только голос Халды продолжал биться о стены, как залетевшая в рудник птица. Когда бычехвосты двинулись к ней, Хадда выпрямилась во весь рост и вперила взгляд во тьму.

— Рат маэр! — произнесла она. Кроп не знал иноземных языков, но ее слова всосали в себя влагу из его глаз и семени, и он понял, что она кого-то зовет. — Рат маэр! РАТ МАЭР!

Все лампы погасли. Кроп ощутил темный, влажный запах ночи, и что-то поднялось из дыры посреди рудника. Тогда-то Скорбут и сказал свое слово:

—  К стене!

Они переместились во мрак, гремя цепями, и Скорбут рубанул киркой по лицу ближнего бычехвоста. Стражник рухнул на пол, силясь закричать, но его крика так никто и не услышал. Горький Боб, тряся своими подбородками, завершил работу Скорбута и вышиб из бычехвоста дух.

На дне рудника воцарился хаос. Стражники хлестали старух, разбрызгивая кровь и рудничную воду. Кнут, ударив Хадду по виску, сбил с нее колпак и открыл бритую, покрытую шрамами голову. Другой удар пришелся по ногам. Платье сползло с Хадды, и бычехвост принялся сечь ее дряблое тело.

Рудокопы по всему руднику набрасывались на стражников и немногих оставшихся в стволе вольных старателей. Железный Носок завладел кнутом и передавил рукоятью горло бычехвоста. При этом он тихонько спрашивал свою жертву, каков кнут на вкус. Рыхлый Агги сидел, привалившись к стене, и на груди у него зияла рана от кнута, такая глубокая, что Кроп видел в ней кости. Джезия Мамп стоял на коленях рядом с ним, зажимая кровь своими грязными пальцами.