Крест и посох   ::   Елманов Валерий

Интересно, а как эта сволочь передвигается? У него вообще-то конечности имеются, или он все больше ползком? А голова? Головы-то я у него в овраге тоже не приметил.

В это время он в очередной раз напоролся на какой-то угол, зашипел от боли и с еще большим энтузиазмом пообещал самому себе с завтрашнего дня завязать, причем решительно и однозначно.

– Самое большое – один кубок. Ну ладно, пусть два, – спустя несколько секунд уточнил он свое обязательство. – Но два – точно предел. Причем не чаще раза в неделю и лишь во время пира. Иначе и впрямь спиться недолго. А Хлад? Ну и что с того, что он Хлад. Подумаешь. Собачка он страшная, и больше ничего, как говаривала одна моя хорошая знакомая, дай бог памяти, как же ее звали? О, вспомнил. Кажись, Иришкой кликали. Ну вот, с шутками и прибаутками я вроде бы и добрел. – Он брякнулся на кровать и энергично помотал головой, пытаясь хоть немного согнать с себя сонный пьяный дурман.

Мед на средневековой Руси и впрямь был чертовски коварной штукой. Довольно долгое время он почти совсем не касался головы пьющего, но едва тот вставал на ноги, как начинал понимать – перебор, поскольку нижние конечности наотрез отказывались служить своему хозяину. Они наступали не туда, куда следовало, поворачивали, когда надо было шагать прямо, и вообще порывались вести исключительно самостоятельный образ жизни, требуя свободы и автономии от тела и головы.

В результате Константин по дороге не меньше пяти-шести раз ухитрился стукнуться о различные углы, причем в строгом соответствии с законом подлости напарывался на них преимущественно раненой ногой. Поэтому когда он, уже сидя на своей постели, стянул штаны, то обнаружил, что повязка на ноге насквозь пропиталась свежей кровью, хотя боли практически не ощущал – сказывалось обилие спиртного, принятого вовнутрь.

Не желая в столь поздний час беспокоить из-за пустяков Доброгневу, он решил справиться с проблемой самостоятельно. Пожалев, что отсутствует верный Епифан, который чуть ли не весь вечер бегал с расстройством желудка во двор и назад, Константин, еле справляясь с неумолимой дремой, кое-как размотал тряпицу, протер ею ногу и небрежно бросил в угол. Близ изголовья у него стояла небольшая тумбочка, совсем недавно изготовленная лучшими столярами Ожска, почти доверху загруженная различными кувшинчиками с лекарствами Доброгневы. В нижнем ее отделении лежал целый пук заранее приготовленных тонких льняных лент.

Константин старательно обмотал раненое бедро тряпицею, достаточно туго затянув узел. С удовлетворением обнаружив, что проступившее в самом начале перевязки кровавое пятно больше не увеличивается, он бережно, помогая обеими руками, переложил свою больную ногу на постель, чуточку поворочался, стараясь улечься поудобнее, и почти сразу же отключился.

А ночью к нему опять пришел Хлад. Он медленно, не торопясь, вполз в ложницу, облизывая своим противным влажным языком старую повязку бурого цвета, валявшуюся в углу, волчьи шкуры, не спеша продвинулся к ногам и осторожно принялся обвивать обе ступни своими ледяными скользкими объятиями. Запеленав их полностью, он так же медленно, но уверенно двинулся далее, сковывая вечным холодом княжеские лодыжки, забираясь под холодные штаны [3] и все сильнее и сильнее стискивая колени Константина. Все это время князь лежал, будучи не в силах пошевелиться, закричать, позвать на помощь, но прекрасно все осознавая и понимая, что это надвигается его неминуемый конец, причем даже более страшный, нежели сама смерть.