Крик после боли   ::   Мелконян Агоп

Аннотация: Это воспоминание – крик после двух часов боли. Равнина необъятна, она может принять его много раз, потому что ей нужно много раз слышать это… Знаю, что ты меня ненавидишь, но я – не Великий Аруа, а слабое и одинокое создание. И могу только это… Если ей так хочется… Два часа боли ради крика.

---------------------------------------------

Агоп Мелконян

Крик после боли



Его рука с отвращением прикасается к неуклюжему полнокровному телу Змеевидной, ползет по окостенелой чешуе спины, застывая в мягких, слизистых складках под шеей. Ее тело немеет от неожиданной ласки, бедра прилипают к камню, а белые резцы обнажаются во вздохе.

«Посей свои воспоминания. Равнина необъятна, она поглотит их. Они прорастут, зашумят густыми, крепкими злаками пережитого – неподвластными порывам ветра и времени. Затем придет Великий Аруа, пожнет жатву – стебель за стеблем, со скорбью и болью, ибо поле свое он всегда пожинает скорбя. Великий Аруа – последний из мудрейших».

Этой лаской ему хочется отблагодарить ее, усмирить свою бунтующую совесть; чувство роковой непоправимости предстоящего отлета переполняет его яростью и сожалением. Серебристая игла звездолета пронзает утреннее небо в предчувствии грохота и плазменного вихря старта.

«Здесь останутся зерна. Пойдет горький дождь, кора поглотит его и даст жизнь семенам. Тогда, в сезон дождей, я становлюсь мертвой чешуей, забиваюсь в щель, не дышу, не мыслю. Там, снаружи, идет горький желтый Дождь, разъедающий камни; проснувшись, я изучаю причудливый узор дождевых потоков, Полгода я мертва, тонка и прозрачна, как пленка семени, а затем в одиночестве обхожу землю и ищу, что нового нарисовал дождь. Я помню твои слова – ужасно, что единственное разумное существо на этой планете проводит полгода в летаргическом сне. Не отрицай. Пусть не сказал, но ты это подумал. Полгода я мертва, полгода – одинока. И это правда.» Трудно сказать, что удерживает его здесь, со Змеевидной. Поздно решать. Он пытается погладить ее закисшие веки, но осторожно отводит руку. Нужно что-то сказать, но слова застревают в горле, встают большим твердым комом, мешающим вздохнуть. Необходимо сглотнуть страх и отвращение – вместо благодарности, а он глядит в сторону и молчит.

«Знаю, я тебе противна. Горький дождь сделал мою кожу грубой, свет здесь слаб, и глаза мои почти беспомощны. Помню, ты сказал, – «уродливые глаза, как у слепца, прикрытые грязно-желтыми кровавыми веками». Помню: «…кожа, ороговевшая от кислоты, выпадающей здесь дождем». Ты подумал это, увидев меня впервые, и потянулся к убийце, висевшему на ремне. Почему ты тогда не выстрелил? Мы встретились вскоре после дождя, я была совсем беспомощна, с помутившимся сознанием, почти без признаков жизни. Ослабевшие ноги еле-еле удерживали непослушное тело. Если бы твой убиец на ремне заговорил…»

У горизонта висят лохмотья желтого облака. Оно еще молодо, но затем станет огромным и злым, лизнет небо молниями, пронзит воздух громом и уронит первые тяжелые капли дождя, который, играючи, растворит звездолет, превратит его в белесую кашицу.

«Великий Аруа рассердится. Он приходит в середине сухого сезона и приступает к жатве. Приходит с другой земли, той, что рядом с Солнцем, с моим Солнцем. Не знаю, как он прилетает, но здесь он собирает твердые стебли и никогда не глянет в мою сторону. А ты не желаешь оставить здесь ни единой частички самого себя, сердишься, бережешь свои воспоминания, но не можешь их воскресить. А я могу, и сделаю это для тебя. И для той, что с тобой. Хочешь?»

Не имеет значения, хочет он или нет – вдали уже показался усталый силуэт Марины. На фоне утреннего неба ее фигура кажется неясной, слабой, почти бесплотной.