Крылья империи   ::   Кузнецов Владислав Артурович

Баглир одну поцарапал когтем — оказалось, побеленное дерево.

Миних осмотрел часового. Тот спал — стоя навытяжку, с открытыми глазами.

Фельдмаршал даже восхитился. И будить умельца не стал.

Внутри обнаружилась звонкая тишина — как раз для топанья ботфортами. Привычные к цивильным туфлям полы страстно взвывали, как голуби по весне. Направо, налево — коридоры с дверями, прямо — широкая лестница под ковром. Лестница вычурно изогнутая, ковер — прямоугольный, потому — вкривь. Миних свернул направо, Баглир, опережая, ухватисто распахивал перед ним запертые двери. Открыл одну — никого нет. Открыл другую — все пьяные, головами на вверенных столах лежат. Баглир протянул одного по руке когтями — недовольное мычание было ему ответом. Баглир вытянул у столоначальника шпагу. Миних уже шел дальше, открывая дверь за дверью.

Пусто, пьяные, пусто, пьяные, еще пьяные, а вот — некто бесшумный из шкафа несгораемого мешочки с золотыми вынимает и по карманам рассовывает. Росточком не мал, а спиной крючится. Взял его граф за отвороты серенького сюртучка, потряс.

Зазвякало. Немало уже порассовал. Двинул по морде. Баглир добавил лапой по заднице. Без когтей.

— Это произвол, не смеешь! Тайная канцелярия упразднена! — закричал тот нагло. — Теперь воровать можно смело! Доносов-то не принимают!

— Точно?

— Точно! Я ж сам губернскую переписку веду. Хочешь — документ покажу? Все чин чином, входящий, исходящий…

Миних от расстройства даже сюртук казнокрада из рук выпустил. Тот обрадовался.

— Сам видишь — все дураки. Кто по улицам пляшет, кто пьет, кто байки травит крамольные. Один я все понял правильно! Так чего с ними делиться, думаю.

Представляешь — эти-то, по комнатам, проспятся — тоже ведь сюда прибегут, все прибегут. Надворные советники, асессоры, секретари. Все злые, похмельные. В дверях драться будут! Ан нет, уважаемые коллеги! Кто не успел — тот опоздал. А кто успел? А то им неведомо, что успел-то коллежский регистратор Глеб Иванович Выринский.

— Ясно… Много успел взять?

— Кое что. Да ты в шкафу бери, там еще много…

— А где губернатор, крысосвинья? — Миних начал выражаться по-немецки. Выринский сложносоставного слова не понял. Или был привычен к грубости.

— Анатолий Васильевич? Были у себя, наверху. Тоже, наверное, пьют.

— Веди. А ты, Баглир, охраняй.

За высокой, стрельчатой двустворчатой дверью в готическом стиле губернатор отнюдь не пил. Он составил баррикаду из столов и стульев и пытался привязать к крюку для люстры веревку. Веревка была толстая, а крюк был маленький, и у него никак не получалось надежно ее привязать. На другом конце веревки красовалась петля.

Выринский полуприсел и издал неопределенный звук. Губернатор обернулся.

— Плохая петля, — сказал Миних, — если не сорвешься, намучаешься. Шею не сломает, душить будет медленно. И не намылил зря. А лучше давай повесим этого вот… как тебя? Коллежского регистратора. Он тут губернскую казну разворовывал.

— Так самоуправство же!

— А тайной канцелярии нет, кто донесет? Ежели вдуматься, Анатолий Васильевич, у тебя только жизнь пошла, а ты вешаться хотел. Из пустяка смертный грех совершить.

Губернатор, кряхтя, слез с верхотуры, сел на широкий стол, сдвинув задом письменный прибор.

— Все равно же разворуют! Все и везде. Тайно.

— А ты их тогда всех повесь.

— Пытки же запрещены! Никто не признается!

— А ты их без признания повесь. За то, что не уберегли. И так всех и везде. Со временем и управляться с губернией нормально сможешь. А пока давай повесим этого.

Для острастки. Милосердие требует жертв.

— Анатолий Васильевич, Христом-Богом молю! — Выринский уже ползал на коленях, выбрасывая из карманов добычу. Ползал по мокрому. Мокрыми были и штаны, и даже сюртук.

Миних втянул воздух:

— Как будто не смердит.