Кузина   ::   Галанина Юлия

Полное имя тоже осталось там, как и обереги. В мире без магии всё это – сплошные излишества. Да и имя гнома тоже – он же один на все рудники.

Надо идти работать, а то очень скоро Лишай и Клин изведутся от любопытства, что это стоящие на вороте прохлаждаются и не вытягивают бадьи с породой из ямы. Спустятся вниз и наведут порядок. А у меня и без того много причин желать им скорейшей и мучительнейшей гибели.

Опять же забавно, но все знают, что работа у надзирателей на женских рудниках непыльная и хлебная. Однако идут на неё лишь самые заскорузлые души, не люди – а мерзость ходячая.

Потому что ненавидят их тихо, но люто, как умеют ненавидеть лишь слабые, и ни один надзиратель, работавший с женщинами, хорошей смертью не умер.

Нет, их никто не трогал – силы неравны, они же все, как на подбор, сытые и мордатые, – однако же гибель себе находили нехорошую, не по-людски уходили. И это в мире без магии. Дома бы всех от души повеселил такой оборот.

Гном опять скрылся в проходке, уволок туда пустую тачку как муравей.

Вообще-то это моя работа, да что-то день сегодня на события богатый, вот я, наверное, и не могу в себя прийти. И голова болит больше обычного.

Я побрела за гномом.

Он уже успел дойти до конца проходки. Нагребал подборочной лопаткой в плетёную корзину породу.

Поставил корзину в тачку: две ручки и колесо. Я подхватила ручки, привычно сгорбилась и потянула тачку по тоннелю к стволу, туда, где дожидалась порожняя бадья.

На мокром дне проходки была выложена деревянная тропа в одну доску. Доски лежали хорошие, длинные. Колесо меньше подпрыгивало на стыках.

Вот и ствол. Снять корзину с тачки, поставить её в бадью. Дёрнуть за верёвочку, чтобы стоящие наверху поняли, что надо поднимать.

Первая бадья с породой пошла наверх. А я покатила порожнюю тачку обратно.

Очередной день вошёл в свою колею.

* * *



Трудно делать первые ходки.

Потом втягиваешься, время перестаёт для тебя существовать, всё как-то стирается. Не замечаешь ни нависшего над головой низкого потолка, укреплённого жердями-огнивами, ни хлюпающей под ногами воды. Катится по грязным мокрым доскам колесо тачки до бадьи и обратно, туда – сюда, туда – сюда.

Гном, как заведённый, вгрызается небольшим кайлом в землю, растёт проходка. Небольшим – потому что размахнуться широко здесь нельзя. Ещё немного – и снова надо будет крепить верх проходки. Иначе – может быть обвал.

В соседней яме народу сейчас больше, ковыряются по пять человек, – там жила широко пошла и проходка шире.

Здесь тесно, низко, поэтому гнома и поставили. И меня ему в пару, наверное, Клин надеется, что я буду седьмой убитой. Такая у нас с ним обоюдная любовь.

Он бы меня давно прибил, да побаивается почему-то.

Я бы его охотно во сне придушила, да сил нет.

Когда вечером добираешься до барака и падаешь на нары – отключаешься сразу. Спишь и сквозь сон чувствуешь боль в ногах, руках, спине. Голова болит, но она болит постоянно с того момента, как я очнулась здесь, в мире без магии. И невозможно проснуться, пока не заорут утром, поднимая всех.

Может быть, летом, если оно настанет, я всё-таки смогу вырваться из сна посреди ночи… Во всяком случае, эта надежда греет.

Надо надеяться, чтобы выжить.

Может быть, даже и не надеяться, а цепляться за что-нибудь, не позволять равнодушию завладеть тобой. Наперекор всему. Иначе упадёшь и не встанешь. Третьего не дано: никогда человек, родившийся в переполненном магией месте, не смирится с местом, где магия отсутствует напрочь.

Вообще-то иногда подкатывают мысли покончить с этим раз и навсегда, но тело настороже. Оно в конечном итоге оказалось мудрее головы.