ЛЮДИ КРОВИ   ::   Троуп Алан

Однако мне не хотелось бы воспитывать Генри и так, как была воспитана Элизабет: без всякого интереса к живописи, музыке, литературе. Пусть люди никогда не будут нам равными, но мой сын должен уметь ценить многое из того, на что они способны. Я никогда не отправлю его в обычную школу. Если нужно, я буду учить его сам, на нашем острове. Мне хочется, чтобы он гордился собой таким, какой он есть, и в то же время знал, что в мире людей есть много интересного.

Только на третьем месяце жизни Генри я окончательно решил, как строить нашу с ним жизнь. Ему все-таки следует иметь не только отца, но и мать. Возможно, и мне будет лучше, если я найду себе жену.

Обыкновенные женщины меня больше не интересуют. Когда-то давно мой отец говорил мне:

– Познав женщину своей породы, ты уже никогда не захочешь даже прикасаться к человеческим самкам.

Теперь я знаю, что он был прав. Но найти женщину нашей породы не так легко. Мысль о долгих поисках пугает меня.

С другой стороны, меня так радует мой сын! Он уже подрос, и некоторые его мысли даже стали складываться в слова. Когда он не спит, то переполняет мое сознание своим младенческим лепетом. Его чешуйки еще по-детски мягкие, он весь как будто покрыт нежным загаром. Он пока не умеет принимать человеческое обличье, но когда видит, как это делаю я, старается мне подражать. Иногда результаты его попыток вызывают у меня смех: получеловечек с хвостом и ушами, приставленными не туда, куда надо. Тогда я открываю ему свое сознание и ласково прошу его вернуть себе свой первоначальный облик. Мое сердце тает, когда однажды ему удается сотворить себе настоящее детское личико, даже с ямочкой на подбородке, как у меня.

Я люблю лежать с ним на сене и позволять ему ползать по мне, тискать и щекотать его, смеясь вместе с ним. Иногда во время игры он хватает золотую цепочку с медальоном, которую я забрал у Хорхе Сантоса и теперь ношу на шее, когда принимаю человеческое обличье. Он любит играть с медальоном, его завораживает маленький изумрудик посередине.

– Это – твоей мамы, – говорю я ему.

Мне хочется сказать, что когда-нибудь драгоценность перейдет к нему, но я удерживаюсь. И правильно делаю. Мне даже неловко делается – как же я раньше-то не подумал…

На следующее утро я составляю письмо, которое так долго боялся написать. Я сообщаю Саманте и Чарльзу, что их дочь умерла в родах. Им не нужно знать правды. Я просто сообщаю, что она родила чудесного ребенка. И еще одно письмо я пишу Хлое. Сначала идет почти то же самое, а потом: «Твоя сестра очень тебя любила. Она хотела, чтобы у тебя осталось что-нибудь на память о ней. Высылаю тебе вот это. Может быть, когда-нибудь я с радостью увижу это украшение у тебя на шее».

Гомес переправляет письма и медальон поверенному Бладов в Кингстон, фирме «Клейпул и сыновья»,- той самой, которая получила от меня золото для Чарльза Блада. Я даю Артуро и другие инструкции. Он удивленно поднимает брови, выслушав меня, но от обсуждения моих распоряжений воздерживается.

Вечером, когда солнце уже село, а луна еще не взошла, я выношу сына на галерею. Он принюхивается к ночному воздуху и смеется налетающим порывам ветра. Я поднимаю его над головой, и он расправляет свои крылышки, еще слишком маленькие, недоразвитые, толстенькие, чтобы поднять его в воздух.

– Как-нибудь я обязательно возьму тебя с собой на охоту.

Он что-то лопочет в ответ, я улыбаюсь и прижимаю его к себе. Но он пищит и уворачивается, так что я отпускаю его и предоставляю ему наслаждаться ночным ветром.

Где-то недалеко от берега крупная рыба выскакивает из воды, а потом плюхается обратно. Темные волны океана с белыми гребешками набегают на берег. Их шелест и рокот привычны мне, как стук собственного сердца. Я поднимаю голову, смотрю на толпящиеся на небе звезды и улыбаюсь.