Лебеди улетают   ::   Семенова Мария Васильевна

Я прыгнул вперёд! Двумя руками сцапал тот самый меч, который он себе выбирал - занёс его и что было мочи хватил Олава по голове!.. И ещё не выдернул меча вон, а уже звериным каким-то, нутряным знанием понял: убил. Кровь хлынула ему на грудь, залила у шеи серебряный оберег-молоточек. Не охранил!.. Олав не вскрикнул, застыл, будто громовой стрелой пригвождённый. Стал поднимать руки к лицу... не донёс. Начал падать, мне же привиделось - шагнул достать напоследок! Он крепкий был, могучий, с такого и не то ещё станет... Вот когда сделалось мне разом тошно и страшно! Как вертанулся я на пятке да как бросился от него наутёк!..

Летит над океаном-морем белая птица, летит к далёкому берегу и никогда ведь не ошибётся, а откуда знает, где берег-то? Даждьбог весть. Вот и я, как та птица. Куда побежал с окровавленным мечом в кулаке, ног не чуя, дороги не разбирая? Не в лес небось и не к Добрыне-хозяину. Полетел, всё равно что на крыльях, к серой крепости, на. княжеский двор. А гнались за мной или не гнались, сам не знал. Не до того было - бежал!.. Видел перед собой лишь испуганные лица, как пятна какие. Кричали вроде, да разве я что слышал, такой гул бился в ушах! И как же медленно, нехотя будто, росли передо мной деревянные ворота... Незапертые: чего ради замыкаться среди бела дня, от кого? Не от своих же? Правду молвить, там стояли два отрока с копьями, но они меня не остановили. И только когда я вбежал уже во двор, кто-то подставил мне ногу, а может, копьё сунули черенком вперёд. Я и упал. Растянулся плашмя, рассёк щёку о край деревянных мостков. Ждал: тут схватят, но хватать меня не стали. Я и не пытался вскочить и лишь дышал, умирал будто, со стоном, со всхлипом. Думал - сердце выскочит или жила лопнет в груди. А и захоти я бежать, куда дальше-то? Некуда. Всё, достиг.

А когда я поднял наконец голову, надо мной стоял князь.

Я почему-то сразу понял, что это был князь. Хотя никакого такого убранства на нём не заметил, ни гривны на шее, ни крашеного плаща. Гридень вроде и гридень, а по одёже так и не из первых. А есть же что-то, без языка величает, без слова рассказывает: князь! Были у него длинные седые усы. И волосы, что зола, прикрывшая жар. И морщины, будто шрамы, от глаз по щекам. И глаза точь-в-точь как у сокола того, что на знамени, над кораблями его летел. Рюрик, это ведь и значит по-варяжски - сокол такой. Самый яростный. Тот, что на ловле рвёт добычу в мелкие клочья, если вовремя не подоспеть...

А воины набежавшие стояли смирно вокруг. Никто меня без княжеского слова тронуть не смел.

- Ну? - сказал он мне, и вроде бы даже с усмешкой.- Чего ещё натворил?

И так выговорил, будто я не с мечом в крови во двор к нему вомчался, а с голубем дохлым... Вот тут-то я, на локтях приподнявшись, рассказал ему всё. Всё без утайки, от того дня, когда подошёл с озера баский красно-белый корабль, и до дня нынешнего, когда увидел Олава на торгу. И скверно, поди, рассказал, да у кого в моей шкуре вышло бы ладно?.. Рюрик, впрочем, меня не перебивал. Когда же я кончил, приговорил так:

- Меч здесь положи. Ступай в дом... А у меня и пальцы на рукояти словно окостенели, едва разомкнул. Тут меня взяли сзади за локти, подняли, повели. Я покосился: молодой ещё гридень, лицо широкое и вроде незлое, борода - веник рыжеватый...

- ...а не то убьют малого да и правильно сделают,- за моей спиной сказал кому-то князь.- Олав этот Хрутович мне ведом, муж нарочитый. А и парень сам прав, на Олаве родовичей его кровь...

На своём языке сказал, однако я понял. Речь варяжская со словенской что сестры, это не с датчанином каким говорить.

- Повезло тебе, - проворчал над ухом бородатый.- Меня Жизномиром зовут, я Добрыне твоему шурин... буду шурин, когда с сестрой свадьбу сыграют.

Эту весть я проглотил не жуя. Еле понимал только то, что на расправу меня вроде не отдадут.