Ледобой. Круг (главы 1-5)   ::   Козаев Азамат

Кто-то негромко кашлянул у входа в шалаш, и я вылезла.

— Уж ты прости меня старика, — Потык топтался у входа и мял в руках какой-то сверток. — Дурак дураком сын вырос. На земле с малолетства, а ровно лошадиный дух вселился, тянет к лошадям и тянет. Спасибо за сына. Убить ведь могла?

Все старый понимает. Знает, что не бить полез Тишай — убивать. Убил бы, и концы в воду, мол, знать не знаю, ведать не ведаю.

— Могла и не сладить. Больно быстр. В дружину бы ему. Цены не будет. И при лошадях опять же.

— Да был, — старик обреченно махнул рукой. — Коняки попутали.

— Стало быть, ущучили?

— Ущучили, — улыбнулся Потык. — Вон погнали.

А может, и не стал бы убивать. Привязал бы к дереву и был таков. День повоевала бы с веревкой, а там ищи свищи коня. Если был дружинным, да с такой быстротой… мог и убить, ведь, наверняка, знает как. С течением времени все меньше оставалось во мне самодовольной похвальбы. Да, мог и убить.

— Говорит, людей трое, лошадей четыре. Зачем лишняя? — старик тем временем развернул тряпицу и расстелил у входа, прямо перед лапником. На самобранке остались кувшин и сыр-каменец, чей своеобразный запах я тут же узнала.

Сыр-каменец штука интересная. Кусать, как обычный сыр, невозможно — зубы обломаешь. Лучше всего обсасывать, запивая бражкой. Потык предложил зла не вспомнить, а в знак добрых намерений уговорить каменец и найти дно кувшина с бражкой. Может хоть брага нагонит сон?

— Да не трое нас, четверо. Четвертый в палатке.

— Чего ж не вышел?

— Не может. Порублен. Восьмой день закончился.

— Скажи, пожалуйста! — мой гость почесал загривок. — Не встает?

— Не-а.

Огня не зажигали. В темноте смутно белела тряпица, на ней чернел кувшин, а по обе стороны от него лежали ломти сыра. К браге прикладывались по очереди, сыр брали наощупь.

— Не знаю, встанет ли.

— Хочешь, чтобы встал?

— Все бы отдала.

Старик помолчал.

— Всю жизнь я на земле. Иной раз кажется, что все идет само собой, и мало что зависит от меня. Боги живут своей жизнью, земля — своей, а между ними я, клоп. Никто и звать никак. Сколько раз руки опускались, думал, не замечают меня всемогущие боги, а только раз, когда надежды не было никакой, из меня-дурака упрямство поперло. Есть у нас в Полоречице поле. Ровно заколдованное. Земля там жирная, на ней бы сеять, ан нет — камни наружу лезут. Хоть ты тресни. Кто только из соседей ни брался — год, от силы два и снова камни.

— Ну, раз из тебя упрямство полезло, ты в два счета камни раскидал, — слыхала я такие истории. В таких побасенках рассказчик всегда вровень с богами стоит. Все может, все получается. Махнет — улочка, отмахнется — переулок.

— Да, нет, — старик усмехнулся. — Камни на том поле остались. И, подозреваю, пребудут до скончания веков. Боги так захотели.

— Так в чем суть? Камни остались, мороки не убавилось…

— Поле стало моим, — коротко бросил Потык, усмехнулся и булькнул брагой. — У меня три года не было камней. Говорю же, упрямство полезло. Жилы на заступ намотал, но боги меня услышали. Три года от тяжести колосьев пшеница по земле стлалась. Такого не было ни у кого из соседей! Все на свете чего-то стоит. Вот разживусь жилами, еще раз на заступ намотаю. Будут еще три года.

Я умолкла. Упрямство полезло… услышали боги… все чего-то стоило. Не это ли отец говорил, еще там, в прошлом, когда все было хорошо?

— …Если дело у тебя мелочное — боги мелочь и заберут, что-то дорогое — собою расплатишься. Как захочешь, так и получишь. А еще в Беловодице странный сад стоит, вроде яблони как яблони…

— За чем же дело стало? — растерянно пробормотала я.

— Жилок маловато осталось, — улыбнулся старик. — Тот сад будет последнее, что дадут мне боги. Свои жилы порву и сыновние не пожалею.