Локон Медузы   ::   Лавкрафт Говард Филлипс

При всех его недостатках он был джентльменом, что успокоило меня после первого сообщения о том, что Марш решил приехать сюда и с готовностью принял гостеприимство Дениса.

Когда, наконец, Марселин возвратилась, я заметил, что это произвело на Марша чрезвычайное воздействие. Он не пытался расспрашивать ее о всяких причудах, которые она явно забросила, но был неспособен скрыть сильный восторг, который проявлялся в его глазах — теперь, впервые в течение визита, необычно расширившихся и прикованных к ней каждый раз, когда она попадала в поле его зрения. Она, однако, была скорее недовольна, чем польщена его устойчивым вниманием — по крайней мере, сначала. Но ее недовольство стерлось уже через несколько дней, и они обнаружили немалое взаимное влечение в разговорах и общении. Я видел, что Марш постоянно наблюдал за ней, когда полагал, что за ним никто не следит; и я задавался вопросом, как долго он останется только художником, а не обыкновенным мужчиной, очарованным ее таинственной привлекательностью.

Дени, естественно, почувствовал некоторую досаду при таком повороте дел; хотя он полагал, что его гость был человеком чести и что у таких близких по духу мистиков и эстетов, как Марселин и Марш, найдутся предметы и интересы для обсуждения, в котором более или менее заурядный человек не сможет принять участия. Он не сердился на них, но просто сожалел, что его собственное воображение было слишком ограниченным и традиционным, чтобы позволить ему беседовать с Марселин, как это делал Марш. На этой стадии событий я стал больше общаться с сыном. Когда его жена оказалась занята другими делами, он, наконец, получил возможность, чтобы вспомнить, что у него есть отец, который готов помочь ему в затруднении любого рода.

Мы часто сидели вместе на веранде, наблюдая за Маршем и Марселин, когда они катались туда-сюда верхом или играли в теннис во дворе, который находился к югу от дома. Они говорили обычно на французском языке, который Марш, хотя в нем было не больше четверти французской крови, знал намного лучше, чем Дени или я. Английский Марселин, всегда академически правильный, быстро улучшался в произношении; но было заметно, что она с удовольствием возвращалась к родному языку. Пока мы созерцали благостную парочку, которую они образовали, я часто видел, как подрагивают щеки и горло сына, хотя он ни на йоту не отступал от принципов идеального хозяина по отношению к Маршу и внимательного мужа по отношению к Марселин.

Все это происходило обычно днем; поскольку Марселин очень поздно просыпалась, завтракала в постели, а затем тратила огромное количество времени, готовясь спуститься вниз. Никто, как она, не использовал столько косметики для прихорашивания — масла для волос, мазей и прочее. Как раз в эти утренние часы Дени и Марш доверительно общались между собой, подтверждая свою дружбу, несмотря на некоторое напряжение, накладываемое ревностью.

Итак, во время одной из тех утренних бесед по веранде Марш сделало заявление, которое привело к концу их отношений. Я лежал в постели, свалившись от приступа неврита, но сумел сойти с кровати и вытянуться на переднем диване комнаты поблизости от длинного окна. Дени и Марш были снаружи, и мне не удавалось расслышать все, о чем они говорили. Они беседовали на тему искусства, о тех загадочных причудливых элементах, что необходимы художнику в качестве импульса к созданию подлинного шедевра, когда Марш внезапно уклонился от абстрактных рассуждений и перешел к конкретному предмету, который он, должно быть, подразумевал с самого начала.

«Я полагаю, — говорил он, — никто не может выразить, что придает некоторым пейзажам или предметам эстетическую значимость в глазах отдельных людей.