Локон Медузы   ::   Лавкрафт Говард Филлипс

Как я и ожидал, холст был искривлен, заплесневел и стал шероховатым из-за сырости и плохого хранения; но, несмотря на это, я мог наблюдать чудовищное, потусторонне, космическое зло, затаившееся в неописуемой сцене самого болезненного содержания и самой извращенной геометрии.

Там было то, о чем говорил старик — своды и колонны ада, где происходили Черные Мессы и Шабаши Ведьм, и я был не в силах предположить, какое завершение могла иметь эта картина. Разложение холста только увеличило символизм скрытого абсолютного зла и внушало мысль о том, что части картины, наиболее подвергшиеся воздействию времени, были теми частями, что в действительности разлагались и распадались в Природе — или, скорее, в той дальней части космоса, что издевается над Природой.

Предельным ужасом среди всех элементов картины, конечно, была Марселин

— и по мере того, как я созерцал ее распухшую обесцвеченную плоть, у меня появилась смутная идея о том, что, возможно, фигура на холсте имела какую-то неведомую оккультную связь с телом, погребенным в подвале под слоем извести. Может быть, известь сохранила труп вместо того, чтобы разрушить его — но тогда могли сохраниться и те черные зловещие глаза, что пристально смотрели и дразнили меня из этого нарисованного ада?

И было еще нечто, касающееся творения Марша, чего я не мог не заметить

— нечто, чего де Рюсси не осмелился выразить словами, но что, возможно, имело какое-то отношение к желанию Дени уничтожить всех своих родственников, обитавших с ней под одним кровом. Знал ли об этом Марш, или его творческий гений сам нарисовал это без его непосредственного понимания — никто не смог бы ответить. Но Дени и его отец не знали об этом до тех пор, пока не взглянули на картину.

Апофеозом кошмара были струящиеся черные волосы, которые покрывали гниющее тело, но сами при этом нисколько не разрушившиеся. Все, что я слышал о них, было наглядно доказано. В этих вязких, волнообразных, маслянистых, изгибающихся кольцах темной змеи не было ничего человеческого. Мерзкая независимая жизнь утверждала себя в каждом неестественным скручивании и сворачивании, и впечатление от вывернутых наружу концах волос как от бесчисленных голов рептилий было слишком ярким, чтобы являться иллюзией.

Богохульный предмет притягивал меня, подобно магниту. Я утратил всякие силы и уже не удивлялся мифу о взгляде горгоны, который превращал всех наблюдателей в камень. Затем мне показалось, что я увидел изменение в этой твари. Плотоядное выражение лица заметно переменилось; гниющая челюсть отпала, позволив толстым звероподобным губам обнажить ряд острых желтых зубов. Зрачки жестоких глаз расширились, и выпуклые глаза сами по себе оказались направленными наружу. А волосы — эти проклятые волосы! Они начали шелестеть и ощутимо волноваться; все змеиные головы обратились к де Рюсси и принялись вибрировать, как будто приготовившись к броску!

Разум совершенно покинул меня, и прежде, чем я осознал, что делаю, я вытащил пистолет и послал очередь из двенадцати стальных пуль в омерзительный холст. Картина сразу рассыпалась на фрагменты, даже каркас свалился с мольберта и с грохотом рухнул на покрытый пылью пол. Но хотя этот кошмар был разрушен, другой явился передо мной в виде де Рюсси, чей взбешенный вопль, который он издал, увидев уничтоженную картину, был почти столь же ужасен, как само изображение.

С почти нечленораздельным криком «Боже, вы сделали это!» чудовищный старик с силой схватил меня, вытолкнул из комнаты и поволок по ветхой лестнице. В панике он уронил свечу; но рассвет был близок, и тусклый серый свет уже просачивался через запыленные окна. Я неоднократно спотыкался и падал, но ни на мгновение хозяин не ослаблял свой темп.

«Бегите! — закричал он.