Лунный бассейн   ::   Меррит Абрахам Грайс

Корабль убегал от нее, мне показалось, как преследуемый. А вслед за ним быстро и прямо, рассекая волны, стремился лунный поток. И затем…

– Боже! – вздохнул Трокмартин, и слова его были молитвой и заклинанием.

И затем… я впервые… увидел… его !

Лунная дорожка, как я говорил, тянулась до самого горизонта, со всех сторон окруженная тьмой. Как будто облака наверху раздвинулись, чтобы дать ей место, отдернулись, как занавес или воды Красного моря, чтобы пропустить народ Израиля. По обе стороны дорожки складки этого занавеса отбрасывали тьму. И посередине дорожки между непрозрачными стенами сверкали, дрожали и танцевали горящие, бегущие волны лунного света.

Далеко, бесконечно далеко на дорожке я скорее почувствовал, чем увидел приближение чего-то. Оно виднелось как более яркое свечение внутри света. Вперед и вперед стремилось оно к нам – светящийся туманный сгусток, напоминающий крылатое существо в полете. Я вспомнил даякскую легенду о крылатом вестнике Будды – птице Акле, чьи перья из лунных лучей, чье сердце – живой опал, чьи крылья испускают кристально ясную музыку белых звезд, но эта музыка сжигает и разбивает души неверующих. Непонятное приближалось, и до меня донесся сладкий, тревожный звук – как пиццикато стеклянных скрипок, как преобразованное в звук чистейшее, прозрачнейшее стекло. И снова я вспомнил миф о птице Акле.

Теперь оно было близко к концу светлой полоски, рядом с барьером тьмы, все еще разделяющим корабль и сверкающее начало лунной дорожки. Оно ударилось об этот барьер, как птица о прутья клетки, и я понял, что это не туман, рожденный морем и воздухом. Оно завертелось сверкающими полосами, водоворотами кружевного света, спиралями живого пара. Внутри него со странным, незнакомым сверканием двигалось что-то перламутровое. Светящиеся, сверкающие частички скользили сквозь него, как будто оно притягивало их из лучей, окружавших это нечто.

Все ближе и ближе подходило оно, рождаясь в сверкающих волнах, и все тоньше и тоньше становилась защищавшая нас полоска тьмы. Хрустальные звуки слышались все отчетливее – ритмичные, похожие на музыку с другой планеты.

Теперь я видел внутри сверкающего тумана сердцевину, ядро более интенсивного света, жилистого, опалового, лучезарного, напряженно живого. А над ним, в путанице дрожащих и пульсирующих полос и спиралей – семь огоньков.

Во всем непрерывном, но странно организованном движении этого… существа семь огней держались устойчиво и неподвижно. Один жемчужно-розовый, еще один тончайшего голубовато-перламутрового цвета; один сверкающе-шафрановый, еще один изумрудный, как мелкие воды вблизи тропического острова; смертельно белый; призрачно-аметистовый; и еще один серебряный, цвета рыбы, выпрыгивающей из глубины океана под луной. Так они сияли, эти семь маленьких разноцветных шаров внутри опалового тумана, чем бы он ни был, – балансирующие и ожидающие, ждущие приближения к нам, когда исчезнет разделяющая полоска темноты.

Звенящая музыка стала еще громче. Она пронзала уши дождем крошечных копий, заставляла сердце ликующе биться – и сжимала его скорбью. Она сжимала горло в приступе восторга и крепко держала его, как рука бесконечной печали!

До меня донесся бормочущий возглас, он слышался отчетливо, но исходил как бы из чего-то абсолютно чуждого этому миру. Ухо восприняло этот возглас и с трудом преобразовало его в звуки этого мира. И мозг отшатнулся от них неудержимо, и столь же неудержимо они к нему устремились.

– Ав-о-ло-а! Ав-о-ло-а! – казалось, слышалось в этом крике.

Трокмартин разжал руку. Он напряженно двинулся по палубе прямо к видению, находившемуся теперь всего в нескольких ярдах за кормой. Я побежал за ним, схватил его – и тут же отшатнулся.