Мальпертюи   ::   Рэ Жан

Прислуга ретировалась – испуганно шелестящий смерч юбок; а дядюшка добавил, обращаясь ко мне:

– Не так уж долго мне осталось, малыш, но ведь умирать – дело серьезное, и спешить тут не следует.

Минутой позднее он снова блуждает взглядом по комнате – ничего не упуская, будто составляет окончательную опись: игрок на теорбе – статуэтка поддельной бронзы; тусклая миниатюра Адриана Броуэра [1] ; дешевенькая гравюрка – женщина играет на старинной колесной лире; и ценнейшая «Амфитрита» кисти Мабузе [2] .

Стук в дверь, входит дядя Диделоо, здоровается:

– Добрый день, двоюродный дядя.

Он один из всей семьи так называет дядюшку Кассава.

Диделоо – чинуша и зануда. Карьеру начинал учителем, да с учениками так и не справился.

Теперь он заместитель начальника в одной из муниципальных служб и, насколько может, третирует подчиненных экспедиторов.

– Ну, начинайте выступление, Шарль, – говорит дядюшка Кассав.

– Охотно, двоюродный дядя; опасаюсь, однако, вас чрезмерно утомить.

– Ну так повосхищайтесь собой молча и побыстрее – мне ваша физиономия не больно–то приятна.

У старого Кассава явно портится настроение.

– Увы, я вынужден привлечь ваше внимание к низменным проблемам материального порядка, – начинает свои причитания дядюшка Диделоо. – Нам нужны деньги…

– Да неужто? Вот уж удивили так удивили!

– Надо заплатить врачу…

– Самбюку? Накормить его, напоить, а ежели нужно, пусть спит на софе в гостиной – и довольно.

– Аптекарь…

– Я к лекарствам и не притронулся. Все пузырьки и порошки прилежно забирает ваша прелестная жена Сильвия, страдающая, как известно, всеми болезнями, какие только ей удалось обнаружить в медицинском словаре.

– Много и других расходов, двоюродный дядя… Откуда нам взять столько денег?

– Сундук с золотом зарыт в погребе – третья камера, девять футов четыре дюйма под седьмой плитой. Хватит?

– О, благородный человек, – пускает слезу дядюшка Диделоо.

– К сожалению, про вас, Диделоо, этого не скажешь. А теперь убирайтесь–ка… болван!

Шарль Диделоо злобно косится в мою сторону и скользит к выходу; он такой тощий и плюгавый, что без труда просачивается в чуть приотворенную дверь.

Дядюшка Кассав смотрит на меня.

– Повернись–ка к свету, Жан–Жак.

Я повинуюсь. Умирающий тягостно–пристально разглядывает меня.

– Ничего не попишешь, – после довольно долгого обследования ворчит он, – вылитый Грандсир, хоть и прилизанный малость. В жилах капля крови поспокойней – и смотри–ка, на вид куда благородней, чем твои предки. Да уж… А вот твой дед Ансельм Грандсир – в те времена его звали просто господин Ансельм – отъявленный был мошенник!

Это любимый дядюшкин эпитет, и я совсем не обижаюсь, потому что деда, оставившего по себе столь дурную память, никогда не видел.

– Не помри он на гвинейском берегу от бери–бери, так и вовсе бы законченным мерзавцем стал, – веселится дядюшка Кассав. – Вот уж кто любил все доводить до конца!

Дверь распахивается, появляется моя сестра Нэнси.

Облегающее платье подчеркивает статную фигуру, глубокий вырез корсажа нескромно приоткрывает великолепные формы.

Ее лицо пылает гневом.

– Вы прогнали дядю Шарля, – выпаливает она. – И поделом, пусть не суется не в свое дело. К сожалению, он прав, нужны деньги.

– Ты и он – большая разница, – ответствует дядюшка Кассав.

– Ну, а где же деньги? – выходит из себя Нэнси. – Грибуаны не могут заплатить по счетам.

– Почему не возьмете в лавке?

Нэнси смеется отрывистым, резким смешком, который вполне подходит к ее надменной красоте.

– Сегодня с семи утра всего шесть покупателей, выручка – сорок два су.

– А мне говорят, дела, дескать, наладились, – ухмыляется старик. – Не переживай, моя красавица. Возвращайся в лавку, достань малую стремянку с семью ступеньками, полезай на самую верхнюю.