Малый апокриф   ::   Столяров Андрей

Лишь солнечный озноб, Сквозь окна пропотея, Поставит пыльный сноп Главою от Матфея.

Празднуем века кочевий, Из затворничества глядя.

Тишина ласкает череп Терпеливо, словно дятел.

Глухо. - Звезды. Океаны.

Глухо. - Толщиною с волос.

Глухо. - Как внутри стакана, Происходит чей-то голос.

Глухо. - Мертвенное знамя.

Глухо. - Зарево и жажда.

Эта женщина не знает, Что уже жила однажды, Либо лунным светом, либо Неотмеченной и странной Пучеглазой белой рыбой В сердцевине океана.

Или, может быть, печально Проходила, сняв оковы, От египетской овчарни До ступеней Иеговы.

Век затворничества. Выбор: Завтра та же скука. Кроха Памяти: Иона. Рыба.

Звезды. Хор чертополоха.

Помолись Кресту, Поклонись Хвосту, Курной заре На Лысой горе.

Поклонись Воде В звездяной Отел.

Неба донный чан Волос пьет мыча.

Поклонись - где кус Хлеба, Иисус, Молоко и рог, И желтый Сварог.

Семилиста вар Нервен и яр.

Глазами косит Черный бог Руси.

ВРЕМЯ ОКРАИН

Смысл волоса, воды и воска.

Железный ленинградский май.

Душа отравлена. И мозга Дымится серый каравай.

Смеяться, плакать - бесполезно.

Семь раз - храни тебя от бед!

На грудь мою, как май железный, День горя обручем надет.

Проходят страшные приметы: Не жить - ни вместе и ни врозь.

Судьба моя в начале лета Торчит, как в стенке ржавый гвоздь.

Язык горчит, как ложка перца.

Час тянется длинней, чем век.

А то, что называют сердцем, Все - гонит, гонит черный бег.

Пустое лето. Не с кем говорить.

Друзья, как птицы, потянулись к югу.

И негде сердце водкою залить, И жизнь идет по замкнутому кругу.

От жизни помогает лишь запой.

От сердца - водка лучшее лекарство.

А день стоит - веселый, золотой И радостный, как в раннем христианстве.

Цветут, как идиоты, тополя.

Настанет ночь. И ничего не будет.

И скоро заблаженствует земля, Где от жары, как мухи, вымрут люди.

Меня не будет больше никогда.

Какое лето! Я - все глуше, глуше.

Скорей, дожди! Скорее, холода!

Я кроме вас здесь никому не нужен.

Глухие сны. Столбы фонарные.

Дом. Переулок. Память. Дом.

Что - истощен, как тень под нарами: И в цинковом, и в золотом.

Что - многолетиями, милями, Воспоминаниями вспух.

Перелистай его извилины: Канава. Чахлый. И лопух.

И виснет башенными кранами, В серпах на тросах и в осях Коробчатая глушь окраины, Рога сквозь выси пронося.

Дом. Переулок. Многолетие Пожаров. Переулок. Дом.

Все триста лет. И все - бессмертие: И в цинковом, и в золотом.

Все триста лет. Ободья ржавые.

Дымит, дымит Звезда Полынь.

Что - память? Гарь. Самодержавие.

Глухие знаки Каббалы.

Канала сон кривой, насквозь зеленый.

Июнь всех прочих месяцев страшней.

Пух тополиный - прах - и воспаленный, И ледяной у месяца в клешне.

Дом. Серый лоб. Потрескавшийся камень.

Не набережная, а - обгоревший шлях, Где тополя белеют стариками Столетними - на мертвых костылях.

Забор. Канава. Целлулоид куклы.

Тоска воронья. Пересохший ров.

И в небе - фиолетовые угли, Останки обитаемых миров.

Пласт времени из всех, что есть, раскопок, Где в смерть, как в полночь, душу окунав, Бродил меж ящиков, досок и пробок Презревший дом и память аргонавт.

В пустыне сора. Никого не встретив.

Как перст один. Вдыхая страх и зной.

И, следовательно, есть на свете Посредник между богом и землей.

И, следовательно, под вороньим граем, Закрытая в бессонницу тщеты, Еще жива в империи окраин Власть посоха и нищеты.

Канала сон кривой. Тоска. Эпоха Брюхатых послухов. Канава. Птичий гам.

Возврата нет. Кусты чертополоха Торчат - как вороги по берегам.

Играют Моцарта, играют без конца, До бледности, до синевы лица.

В нас обморок тысячелетий врос, И воздух бел шуршанием стрекоз.

Я душу паутинную сотку Бессмертную в пылающей пыли.

А там игла идет по ободку, Как будто по экватору Земли.