Мерзейшая мощь   ::   Льюис Клайв Стейплз

Вспомнила и те бесконечные минуты, когда сидела на кровати и ждала рассвета, не зажигая лампы, чтобы Марк не проснулся. Он ровно дышал, и это обижало ее. Он вообще спал, как убитый. Только одно могло разбудить его, и то ненадолго.

Сон был дурной, а дурные сны тускнеют, когда их рассказываешь. Однако, этот сон придется пересказать, иначе многое дальнейшее будет непонятно. Сперва ей приснилось лицо. Лицо это было смуглое, носатое и очень страшное — главным образом потому, что на нем запечатлелся страх. Рот был приоткрыт, глаза расширены, как расширяются они на секунду, когда человек ошеломлен; но ей почему-то стало ясно, что шок этот длится уже несколько часов. Потом она разглядела всего человека. Он скорчился в углу выбеленной каморки и, по-видимому, ждал чего-то ужасного. Наконец дверь отворилась, и вошел другой человек, благообразный, с седой бородой. Они стали разговаривать. Раньше Джейн понимала, что говорят люди в ее снах, либо просто не слышала слов. Сейчас она слышала, но почти ничего не понимала, потому что эти двое говорили по-французски, и это придавало сну особую достоверность. Второй человек сказал первому что-то хорошее, и тот оживился и воскликнул: «Смотрите-ка… да… хорошо!» (это она поняла), но потом снова как-то сжался. Второй, тем не менее, убеждал его настойчиво, хотя и тихо. Он был недурен собой, хотя и холодноват, но в пенсне его отражалась лампочка, и глаз она не разглядела. Кроме того, у него были слишком безупречные зубы. Джейн он не понравился. Особенно ей не нравилось, что он мучает первого. Она не понимала, что он предлагает, но как-то догадалась, что первый приговорен к смерти, а предложения человека в пенсне пугают его больше, чем казнь. Тут сон утратил свой реализм и превратился в обычный кошмар. Второй поправил пенсне и, холодно улыбаясь, схватил первого за голову обеими руками. Он резко повернул ее (Джейн видела прошлым летом, что так снимают шлем с водолаза), открутил и унес. Потом все смешалось: появилась другая голова, со струящейся бородой, и вся в земле. За ней показалось и тело — какой-то старик, похожий на друида. Его откуда-то выкапывали. Сперва Джейн не испугалась, резонно предположив, что он мертвый; но он зашевелился. «Не надо! — крикнула она во сне. — Он живой! Вы его разбудите!» Но они ей не вняли. Старик сел и заговорил как будто бы по-испански. Это испугало ее так сильно, что она проснулась.

Таков был ее сон — не лучше, но и не хуже многих дурных снов. Однако, увидев газетное фото, Джейн поспешно опустилась в кресло, чтобы не упасть. Комната поплыла перед ее глазами. Голова была та самая — первая, не старика, а узника. Джейн с трудом взяла газету и прочла: «Казнь Алькасана» — крупными буквами, а ниже, помельче: «Ученый-женоубийца гильотинирован». Что-то она об этом слышала. Алькасан, француз из алжирцев, известный физик, отравил свою жену. Значит, вот откуда сон: она видела вечером это ужасное лицо. Нет, не получается, газета утренняя. Ну, значит видела раньше и забыла, ведь суд начался несколько недель назад. Займемся Донном. Что там у него? А, неясные строки в конце «Алхимии любви»:

Не жди ума от женщин, им пристали

Заботливость и скромность, что пленяли

Нас в матери…

«Не жди ума… А ждет ли его хоть один мужчина?.. Ах, не в этом дело, надо сосредоточиться, — сказала себе Джейн и тут же подумала — видела я раньше эту фотографию или нет?»

Через пять минут она убрала книги, надела шапочку и вышла. Она не знала, куда идет. Да что там, только бы подальше от этой комнаты, от этого дома.

Марк тем временем шагал в Брэктон-колледж и думал о других вещах, не замечая, как красива улочка, спускавшаяся из пригорода к центру.

Я учился в Оксфорде, люблю Кембридж, но, мне кажется, Эджстоу красивее их. Во-первых, он очень маленький.