Метро 2034   ::   Глуховский Дмитрий

Видел, что у него с лицом?

– А я, наоборот, только с ним себя спокойно и чувствую, – пожал плечами старичок, которого называли Гомером. – Да что вы к нему привязались? Это в станциях красота важна. А Новослободская твоя, кстати, полная безвкусица! Такие витражи на трезвую голову смотреть невозможно… Тоже мне, витражи!

– А мозаика на колхозную тему в полпотолка – не безвкусица?!

– И где ты нашёл на Комсомольской такие панно?

– Да всё это чёртово советское искусство либо про колхозную жизнь, либо про лётчиков-героев! – разошёлся толстяк.

– Серёжа, не трогай лётчиков, – предупредил снайпер.

– И Комсомольская – дрянь, и Новослободская – дерьмо, – послышался хрипловатый низкий голос.

От неожиданности толстяк поперхнулся заготовленными словами и уставился на бригадира. Остальные тоже сразу затихли, ожидая продолжения: тот почти никогда не принимал участия в их разговорах, даже на прямые вопросы отвечая совсем коротко или не отвечая вовсе.

Он так и сидел к ним спиной, не спуская глаз с жерла туннеля.

– На Комсомольской своды слишком высокие, колонны тонкие, вся платформа с путей простреливается – как на ладони, и переходы перекрывать неудобно. А на Новослободской все стены в трещинах, сколько они их ни замазывают. Одной гранаты хватит, чтобы похоронить всю станцию. А витражей там уже давно нет. Полопались. Хрупкая штука.

Хотя критерии были спорные, возразить никто не осмелился. Помолчав немного, бригадир бросил:

– Я иду на станцию. Гомера беру с собой. Смена будет через час. Артур остаётся за старшего.

Снайпер зачем-то вскочил и кивнул, хотя бригадир этого видеть не мог. Старичок тоже поднялся и стал суетливо собирать разложенные пожитки вокруг в вещмешок, так и не доев свою картошку. К костру боец подошёл уже в полном боевом облачении, в своём непременном шлеме и с объёмистым рюкзаком за плечами.

– Удачи.

Глядя на две удаляющиеся по освещённому перегону фигуры – могучую бригадирскую и сухонькую Гомера, снайпер зябко потёр руки и поёжился.

– Что-то похолодало. Подкиньте полено, а?

За всю дорогу бригадир не проронил почти ни слова, уточнил только – правда ли, что Гомер раньше был помощником машиниста, а до того – простым обходчиком путей. Старик посмотрел на него подозрительно, но отпираться не стал, хотя на Севастопольской он всем всегда говорил, что дослужился до машиниста, а про свою работу обходчиком вообще предпочитал не распространяться, считая её недостойной того.

В кабинет начальника станции бригадир вошёл без стука, коротко отдав честь расступившимся караульным. Гомер робко замер у входа, переминаясь с ноги на ногу, глядя, как навстречу тому поднимаются удивлённо из-за стола Истомин и полковник – всклокоченные, усталые, растерянные.

Бригадир стащил и поставил прямо на истоминские бумаги свой шлем, провёл рукой по выбритой наголо макушке. В свете лампы стало видно, как страшно обезображено его лицо: левая щека была перепахана и стянута огромным шрамом, словно от ожога, глаз превратился в узкую щель, к уголку губ от уха полз, извиваясь, толстый лиловый рубец. Хотя Гомер и считал, что привык уже к этому лицу, сейчас, как и впервые, когда он его увидел, изнутри защекотал противный холодок.

– Я сам пойду к Кольцу, – не здороваясь, выстрелил он.

Командир периметра переглянулся с начальником, насупился, собираясь возразить, но лишь обречённо махнул рукой.

– Решай сам, Хантер… Тебя всё равно не переспоришь.



ГЛАВА 2 «Возвращение»

Жавшийся у входа старик насторожился: этого имени ему раньше на Севастопольской слышать не приходилось. Не имя даже, а кличка – как и у него самого – никакого, разумеется, не Гомера, а самого заурядного Николая Ивановича, нареченного именем греческого мифотворца уже тут, на станции, за свою неуемную любовь ко всяческим историям и слухам.