Мироздание по Петрову   ::   Прашкевич Геннадий

 — „Я предпочел бы Тургенева“, — безрадостно намекнул я. Но Юля любому обороту событий радовалась: „Так сильно хочешь?“ — „Конечно, Солнышко. Но не сейчас. Сейчас у меня пожар!“ — „Архиповна подожгла? — еще больше обрадовалась Юля и сладостно предложила: „Угадай, что на мне?“ — И не выдержала, зашептала подсказку страстно, зашипела, как змея: „Ночнушка! Только ночнушка! Бесстыдная, коротенькая. Я сейчас накину плащ и к тебе!“ — „Нет, Солнышко. — возразил я. — Сейчас не получится“.

И повесил трубку.

Алиса Мерцанова человек богатый, у нее все застраховано, у нее деньги есть, а у меня каждая вещь, даже украденная в ресторане пепельница, нажита непосильным трудом. Кто покусился на писательскую квартиру? Седьмой том Большой Советской Энциклопедии развалили на несколько сшивок. „Доисторическую Европу“ загнали под диван. Ящики письменного стола вырваны, содержимое вывалено на пол. В подозрительной луже (помочились?) плавала моя заначка на день рождения — пятнадцать сотенных купюр. Линялая меховая шапка валялась в углу, как задавленная собака. Уцелели только компьютер и телефон.

Телефон-то опять и грянул.

На этот раз звонила Света. „Я тебя совсем потеряла“.

Голос звучал уверенно. Наверное, допивала утренний кофе и мечтала о том, как жадно впустит хищные когти в мою голую, упругую, содрогающуюся от страсти писательскую задницу. — „Ты где шляешься?“ — „У меня пожар“. — „Ой, а ты не пробовал в противогазе?“ — возбудилась экстремалка. — „Не сходи с ума. Как целоваться-то? В противогазе-то?“. — „А! Ты, наверное, пьяный уснул. Тебя Архиповна напоила?“ — „Я не пью“, — зачем-то соврал я. — „Ладно, — решила экстремалка. — Можно и без противогазов, просто в дыму“. — „Но не сейчас. Потом, — пообещал я, — при костерчике на полянке“. — „А как там мой пирог?“ Света явно заглядывала ко мне вчера днем. Ее счастье, она не видела, как отнеслись неизвестные к пирогу. Поджаристую корку цинично задрали, как подол. Не представляю, что можно искать в пироге? Но искали, рылись вилкой и ножом. Я брезгливо спустил его в мусоропровод. Туда же полетели осколки битой посуды, драные тряпки, дохлая меховая шапка. Выглянувшей соседке я что-то соврал про упавшую на пол сигарету. — „Ты весь дом спалишь, Кручинин“, — недоброжелательно заявила она. А Юля по телефону снова завела мантру про внезапно уехавших предков, чудесную разостланную постель, правда, закончила неожиданно: „Кручинин, а у нас дети будут?“ — „А то! — уже не сопротивлялся я. — Сообразим“. — „Соображают бутылку, — наставительно заметила Юля. — А детей заводят“. — „Ну заведем. Десятка два сразу“. — „Так это будет уже не семья, а маленькая африканская деревня“, — обиделась Юля.

Я не успел взяться за веник, позвонил Рябов.

„Кручинин, почему мне снятся только милиционеры?“

Я этого, конечно, не знал. Тогда он процитировал кусок из своей работы „Поэтика автовариаций“. Процитировал с придыханием: „ Будешь жить, не зная лиха, править и судить. Со своей подругой тихой сыновей растить. Много нас таких бездомных, сила наша в том, что для нас, слепых и темных, светел божий дом “. С его слов получалось, что лирический герой указанного произведения, судя по указанным обязанностям, занимает довольно высокое социальное положение. Возможно, он царь, может, король. Лирическая героиня вполне могла занять не менее высокое социальное положение, если бы они поженились. Но героиню тянет в „светлый божий дом“, к горящему алтарю…

„Помереть собралась, что ли?“

„Ты же писатель!“ — обиделся Рябов.

„Сволочь ты! — сказал я Рябову, думая, что это опять он звонит. Но трубку подняла Юля. — Ох, прости, Солнышко“.