На развалинах Парижа   ::   Хольбайн Вольфганг

Оставив мотокар прямо под сооружением, названным им «крепостью», Жан стал карабкаться наверх по завалам из переплетенных проводов, проржавевших труб, лестниц и груд мусора. По дороге он едва не столкнулся с огромной стаей крыс и пролежал больше часа, боясь пошевелиться и затаив дыхание.

Жан все еще дрожал от страха, вспоминая, как близко от его убежища – узкой ниши в стене, где раньше стоял какой-нибудь распределительный блок, – пронеслась стая.

«Да их и было-то не так уж и много, наверное, не больше десятка», – стараясь приободрить себя, прошептал Жан, прекрасно зная, что и одной из этих огромных, величиной с большую овчарку бестий хватит, чтобы разорвать человека, особенно, если крыса голодна или чем-то напугана.

Звери, которых он увидел, судя по всему, чертовски проголодались. Несмотря на свои огромные размеры, когти и мощные зубы, сейчас эти животные представляли собой довольно жалкое зрелище: шерсть на их шкурах свалялась и местами даже начала выпадать, обнажая голую кожу. На многих крысах Жан заметил страшные сочившиеся раны. По-видимому, он стал невольным свидетелем возвращения стаи с не совсем удачной охоты.

Даже после того как визжащая свора в страшной спешке пронеслась мимо его укрытия и быстро скрылась в подземных лабиринтах и переходах, Жан еще долгое время не решался покинуть свое убежище. Обычно крысы не нападали на людей – это он хорошо знал, – но сейчас животные, казалось, просто обезумели от голода и страха. Они еще не остыли от битвы, в которой только что участвовали, и были готовы броситься на все, что только могло передвигаться.

Вряд ли на свете существовало что-либо другое, что Жан ненавидел бы больше, чем муравьев-мутантов и крыс. Один их вид вызывал у него тошноту. Мысль о том, что одно из этих исчадий ада может прикоснуться к нему своими когтистыми лапами и он почувствует его жаркое зловонное дыхание, доводила Жана почти до сумасшествия. Выждав некоторое время и полностью удостоверившись в том, что крысы больше не вернутся, он вылез из металлического ящика и стал пробираться наверх.

«Нет уж, – думал Жан, привычно оглядываясь по сторонам, прежде чем сделать последний рывок к укреплению, – ни за что больше я сюда не сунусь. Зачем мне это?!»

Он каждый раз говорил себе эти слова, но проходило время, и Жан снова появлялся здесь. Судя по всему, так он собирался поступать и впредь.

Жан и сам не мог понять, что именно тянуло его на это место. Разумеется, Жана манил своей какой-то жужжащей и мигающей внутренней работой сам отсек, где было много разноцветных мигающих лампочек, слышались странные звуки и вообще находилось множество притягивающих как магнитом вещей, о назначении и употреблении которых он не имел ни малейшего понятия. Эта рубка являлась как бы частью чужого исчезнувшего мира, частью того прошлого, о котором изредка рассказывали Жану родители, а друзья-одногодки знали о нем лишь по картинкам и уцелевшим книгам. Иногда Жан спрашивал себя: неужели он и вправду один-единственный из всех обитателей Свободной Зоны смог увидеть маленькую частичку этого ушедшего времени?.. Ему часто хотелось поделиться своей тайной, взяв кого-нибудь с собой в крепость. Разумеется, он бы так ни за что не поступил: слишком велика опасность. Если бы в Свободной Зоне узнали, что Жану удалось обнаружить в результате этих регулярных вылазок – в общем-то запрещенных, но на которые Барлер и другие пока смотрели сквозь пальцы, – на его прогулки немедленно наложили бы полный запрет. А так рисковать он не мог.

Быстро преодолев открытое пространство и проскользнув под обугленными остатками стены, Жан оглянулся по сторонам. Сердце у него колотилось так, словно было готово выпрыгнуть из груди. Вот и отсек. Сам по себе он еще не стал частью джунглей, но уже и не относился к Свободной Зоне.