Найдена   ::   Григорьева Ольга

Двор оказался роскошным – просторным, чистым и… безлюдным.

– Посидим покуда. – Старик опустился на поваленное бревно, достал гусли и принялся перебирать струны. Я пристроилась рядом и положила голову ему на плечо. Сейчас хорошо было бы очутиться на теплой кухне, возле котлов с горячими щами и кашей…

Посланник все не возвращался. Темнота уже скрыла очертания крыльца, поленницы…

– Может, пойдем отсюда? Переночуем в церкви. Или в приютном доме у монахов… – неуверенно предложила я.

Старик убрал гусли.

– Пошли.

Мы не успели даже встать, как громко хлопнула дверь. На крыльце показались люди. Над их головами плевались огнем факелы.

– Гляди-ка… – выдохнул Старик. – Наверное, сам Лютич…

Светлые пятна прыгали по шитой золотом рубахе кузнеца, отражались лучами от большого, опаянного серебром креста на его груди и высвечивали безобразный багровый рубец на щеке. Слуги с факелами бежали за Лютичем, как голодные собачонки. Я отвела взгляд.

Тяжелые шаги приблизились.

– Вы пришли от Горясера? – Голос Лютича был таким же некрасивым, как лицо.

– Да.

– Тогда ступайте в избу, наверх. Будете спать на повалуше.

– Как прикажешь, – поклонился Старик. – Только нам бы чего пожевать… Три дня не ели.

– Не ели? – Лютич повернулся к слугам: – Накормить досыта.

Один из факельщиков кивнул и кинулся к избе.

– Все? – словно ожидая от нас еще каких-то просьб, неприветливо спросил Лютич.

– Все, добрый хозяин, – польстил Старик.

Кузнец отвернулся. Рассыпая искры, факелы поплыли за ним обратно к дому. У самых дверей он остановился и, не оборачиваясь, спросил:

– Горясер сам явится за вами?

– Нет. – Теперь, когда долгожданные еда и кров были так близко, Старику не хотелось болтать попусту. – Он велел с рассветом ждать на пристани. Если опоздаем, уйдет без нас.

Лютич передернул плечами:

– Узнаю его. Все тот же… Годы текут, города горят, люди мрут, как мухи, а Горясер – все тот же.

Когда последний факельщик скрылся за дверью, я повернулась к Старику:

– Чего это он хотел сказать?

Тот пожал плечами и растерянно сморгнул:

– Не знаю, Найдена… Похоже, ничего хорошего…



2

Настоятель Киевской Десятинной церкви игумен Анастас не любил женщин. Особенно молодых и красивых. Та, что много лет назад предала его, тоже была молода и красива.

Даже теперь она часто снилась Анастасу. В его снах повторялось все то, что мучило его совесть долгие годы, – осажденный русами родной Херсонес, поблекшие купола его церквей, голодные люди и ее ласковый голос:

– Я больше не могу, Анастас. Я хочу есть. Помоги мне…

Она была такой юной… Ее голос был так слаб… Он не выдержал.

Анастас хорошо помнил ту ночь. Он выбрался из ее объятий, поцеловал спящую в щеку и дрожащими руками написал предательскую записку русам. Тем самым кровожадным русам, которые уже много дней осаждали город. А потом был долгий путь на городскую стену. Словно в бреду, Анастас поднимался по каменным ступеням. Ему чудились подозрительные взгляды из темных ниш и злобные шепотки за спиной. Хотелось повернуться и бежать обратно, но воспоминание о ней придавало ему сил.

На стене усатый воин, в красном плаще поверх блестящих доспехов, спросил его:

– Что ты тут забыл, монашек? – И Анастасу стало так страшно, что он не смог ответить. Воин заподозрил неладное и уже открыл было рот, когда нож Анастаса впился в его горло. Потом Анастас взял у мертвеца лук со стрелами, привязал к древку одной из них свою записку, натянул тетиву и выпустил стрелу далеко в поле, к стану Владимира, князя русов. А уже на другой день в Херсонесе кончилась вода. Только Анастас знал, как воины врага нашли тайные источники. В те дни он мечтал лишь об одном: чтоб жители Херсонеса наконец образумились и открыли ворота Владимирову войску.