Анна, где ты?   ::   Вентворт Патриция

Черненькая, с жирной блестящей кожей и выражением налицо «Меня никто не любит, пойду в сад и буду есть червяков».

— Питер, что ты несешь! Просто ужас!

— Еще бы не ужас. Ей бы побольше бывать на свежем воздухе и срочно заняться спортом. Налицо потеря интереса к окружающему.

— О нет, тут ты ошибаешься, совсем наоборот. В этом смысле она была такая же, как все. Интерес к другим людям у нее отнюдь не потерян. Скорее наоборот…

Питер вскинул брови.

— Любопытная Варвара?

— В общем-то да. — И по доброте сердечной добавила: — Но в меру.

— Тогда я совсем не понимаю, зачем тебе о ней беспокоиться.

— Потому что у нес никого больше нет. Я тебе это все время твержу.

Питер сунул руки в карманы плаща — жест, эквивалентный подготовке к бою.

— Слушай сюда, Томазина. Ты не можешь всю жизнь подбирать хромых уток, бездомных собак и подружек, которых никто не любит. Тебе двадцать два года — а сколько тебе было, когда я впервые потрепал тебя по головке, когда ты сидела в кроватке? Годика два. То есть я знаю тебя уже двадцать лет. И все это время ты кого-то спасаешь, пора остановиться. Сначала подыхающая оса, потом был полураздавленный червяк, потом бродячие шавки и недоутопленные котята. Тетя Барбара была просто святая, иначе у нее бы поехала крыша. Она тебе все прощала.

По правде говоря, Барбара Брэндон приходилась теткой скорее Томазине, чем Питеру, потому что была урожденная Эллиот и вышла замуж за Джона Брэндона, дядюшку Питера. Она не так давно умерла. В глазах Томазины заблестели слезы, и они стали нестерпимо прекрасны. Она с запинкой сказала:

— Да… Это было очень великодушно с ее стороны.

Питер отвел глаза. Если он и дальше будет на нее смотреть, он дрогнет, а сейчас нельзя проявлять слабость. Сила воли прежде всего. Выстоять в этой неравной борьбе ему помогло лишь то, что Томазина почти сразу же вскинула голову и сказала невпопад:

— Кроме того, я не верю, что ты трепал меня по головке в кроватке.

— Кроме чего, позволь спросить? — До чего все-таки женщины непоследовательны!

У Томазины появились ямочки на щеках.

— О, просто кроме того…

К этому моменту у Питера набралось достаточно надменности, чтобы снова посмотреть на нее.

— Детка моя, я это отлично помню. Мне было восемь лет, почти девять. Не воображай, что я тебя приласкал, ничего подобного. У тебя вся голова была в кудряшках, и я хотел проверить, действительно они такие жесткие на ощупь, какими кажутся, или…

— Они не выглядели жесткими!

— Они выглядели жесткими, как стружки, только черные.

На ее щеках опять возникли ямочки.

— Ну и какими они оказались на ощупь? — Голосок Томазины стал более певучим.

Питер вдруг, словно наяву, почувствовал под рукой те мягкие, пружинящие завитки… Они у нее и сейчас такие же. Он твердо сказал:

— Как перья. И хватит об этом. Нашла повод заговорить о другом, но зря стараешься. Речь сейчас не о твоих волосах, а об Анне Бол, В школе она была для тебя вроде хромой собачонки, и с тех пор ты никак не успокоишься. Но вот она слиняла, и вместо того, чтобы возблагодарить счастливую звезду, ты ищешь бед на свою голову и пытаешься снова ее отловить.

— У нее никого больше нет, — упрямо сказала Томазина.

Питер нахмурил брови, давая понять, что не на шутку начинает сердиться.

— Томазина, если ты будешь это повторять, мое терпение лопнет. У этой девушки нашлись новые друзья, и она слиняла. Бога ради, отстань от нее!

Томазина покачала головой:

— Непохоже. Она никогда не умела заводить друзей, это ее всегда удручало. Особенно тяжело ей пришлось во время войны, потому что она наполовину немка, она жутко комплексовала. У нее была ужасная мать — тетя Барбара ее знала. Так что я не думаю, что у Анны были шансы нормально устроить свою жизнь.