Небо Атлантиды (Операция Форс-мажор)   ::   Первушин Антон Иванович

Им бы только водку жрать

Да с трибуны поорать.

Однако предложение остаться на Марсе и стать испытателем звездолётов, высказанное наставниками, Иван непреклонно отверг, мотивировав это тем, что на Земле у него остались жена, любовница, друзья, да и вообще «Не могу никак сейчас – Скоро выборы у нас» . Марсиане с почестями проводили героического лётчика, однако на Земле его ожидал совсем не дружеский приём:

Рассказал им всем Иван:

Дескать, был у марсиан.

Тут друзья переглянулись

Покрутили у виска

Разом все заторопились:

Выздоравливай, пока.

Санитары Ваню взяли

И к носилкам привязали.

И в такой вот упаковке

На носилках и в веревках,

Воротился наш герой

Жить из космоса домой.

Никто не поверил Ивану: ни друзья-пилоты, ни замполит, ни комэск, ни комполка – даже жена с любовницей не поверили. В результате пилот-ас был списан на землю, где и мыкался, не ожидая больше от жизни ничего хорошего. Заканчивалась баллада обращением ко всему разумному-доброму-вечному, что ещё сохранилось в людях:

Я вам сказку рассказал

Не для славы, не для чести,

Чтоб подумали мы вместе,

На Земле как дальше жить,

Чтобы жизнь не погубить.

Если ты летаешь в высь,

Высоты во всём держись.

Ваня, друг надёжный твой,

Завтра в бой пойдёт с тобой.

Он подставит грудь свою

Защитит тебя в бою.

Надо другу слепо верить,

даже в то, что не проверить.

Если врач ты – так иди

Всех и всюду убеди,

Что пилот Иван Петров

Телом и душой здоров.

Ты ж в угоду аппарату

Предал клятву Гиппократа.

Если есть ты замполит

Чувствуй, чья душа болит,

Смотри шире на аспект,

А не спрашивай конспект…

Самодеятельная баллада понравилась, особенно тем из присутствующих, кто её до сих пор не слышал. Офицеры долго и бурно аплодировали, а гостеприимный командир даже попросил записать слова.

Импровизированный банкет подходил к завершению, когда во дворе дачи неожиданно появился Владимир Фокин. Поприветствовав участников застолья и вежливо пожелав им приятного аппетита, Фокин подошёл прямо к Громову:

– Пора, Константин Кириллович.

Кивнув, тот встал и отложил гитару.

– Костя, на посошок? – с надеждой вопросил Стуколин.

Громов оглянулся на выжидательно молчавших лётчиков.

– Почему бы и нет? Выпьете с нами, товарищ капитан? – спросил он у Фокина.

– Почему бы и нет? – в тон ему отвечал Фокин; сегодня он был серьёзен как никогда и хмурился озабоченно, наблюдая за тем, как Стуколин разливает водку по стопкам. – Давайте выпьем за удачу, – предложил он, когда получил свою порцию горячительного напитка. – Она всем нам скоро понадобится.

Они выпили.

– Сыграйте что-нибудь напоследок, товарищ подполковник, – обратился командир полка к Громову. – Необязательно про авиацию – что-нибудь для души.

– Дурак ты, Олег, – буркнул Вересов. – Нельзя говорить: «Напоследок» – надо говорить: «До следующего раза».

Выпив, Громов присел за стол и перебрал струны.

– До следующего раза? – раздумчиво переспросил он. – Да, до следующего раза…

Подыгрывая себе, Константин запел:

Когда надежды поют, как трубы,

Их зов дурманит, как сладкий дым.

Они предельны, они сугубы,

И так несложно поверить им.

И вот дорога, и вот стоянка.

Вокзал и площадь – в цветах, в цветах.

Восток дымится. Прощай, славянка!

Трубач смеётся, шинель в крестах.

Воспитан славой, к смертям причастен,

Попробуй вспомни, ловя цветы,

Какому зову ты был подвластен,

Какому слову поверил ты.

Броня надёжна, тверда осанка.

Припев беспечен, всё «ай» да «эй»…

А трубы просят: не плачь, славянка,

Но как, скажите, не плакать ей!

Пройдет полвека, другие губы

Обнимут страстно мундштук другой.

И вновь надежды поют, как трубы.