Неразделенное хобби   ::   Олдисс Брайан

Я выяснил, что канализационный люк там легко открывается. Лестница ведет вниз, к другому люку, который ниже первого футов на восемь. Там еще всякие трубы и вентили. Если поднять второй люк, то попадешь прямо в канализацию.

Ничуть не хуже чем море!

Для моих целей лучшего, чем такое негигиеничное место, и придумать нельзя. Я имею в виду — понимаете? — когда вы все сделали, ну, вам надо избавиться от тела. Насовсем, я имею в виду. Иначе они погонятся за вами, понимаете? Как обычно в кино про гестапо: будут стучать ночью к вам в дверь. Сами знаете. Забавно здесь сидеть, в камере: мне совсем не страшно. Я ведь ничего не сделал, совсем ничего.

У меня такое хобби. Неразделенное. Если вы чуткий человек, вам ведь иногда бывает плохо. Нет, я не хочу вас разжалобить. Я просто подумал, что многим из них… ну, большей частью — им не с кем было разделить свои беды.

И вот я опять сделал это. На сей раз попался маленький крепыш; сказал, что работает кем-то вроде рассыльного у театрального агента. Разговаривал тихо, и не очень-то волновался по поводу того, что я собираюсь делать. Большинство-то еще как волнуется! А рассыльный только пустил слезу, когда я угостил его штыком, и даже не дернулся.

Некоторые хобби начинаются забавным образом — случайно, понимаете? Ну, и когда я дотащил его до нижнего люка — потом, конечно, сбросил вниз — все, что было у него во внутреннем кармане, рассыпалось. Я собрал это, засунул в свой карман и спихнул его в трубу, где быстрое и зловонное течение должно было унести его далеко-далеко.

Если честно, то я сделал это зря. Того, что было раньше, теперь уже не было. Я не испытывал ни вдохновения, ни облегчения. Ничего не получилось. Тогда я решил больше никогда не повторять этого, во всяком случае… Никогда нельзя быть уверенным, что тебя не найдут.

Как только я пришел домой к маме, то под каким-то предлогом проскользнул к себе в спальню — мы уже, естественно, спим в разных комнатах — и рассмотрел то, что оказалось в моем кармане.

Довольно интересно: письмо от его сестры, два счета его фирмы и вырезка из газеты (двухлетней давности и очень потрепанная) с заметкой о каком-то генерале, посетившем Россию, открытка с текстом о голубях, небольшая папка с образцами всех оттенков светящейся краски, которую можно купить, карточка члена профсоюза и фотография маленькой девочки с трехколесным велосипедом, и еще одна, где та же девочка просто стоит и смеется. Я много раз смотрел на фотографию, пытаясь угадать, почему она смеется.

Однажды я забыл ее убрать, и ее нашла мама и стала внимательно разглядывать.

— Верн, а это кто?

— Сын одного парня с моей работы. Дочь, то есть. Дочь парня, с которым я работаю.

— Миленькая, правда? Как ее зовут?

— Я не знаю. Мама, отдайте мне фотографию.

— А кто он? Кто ее отец?

— Я же сказал: я с ним работаю.

— Это Уолтер? — Она никогда не встречалась с Уолтером, но. наверное, я когда-то говорил о нем.

— Нет, не Уолтер. Его зовут Берт, если вам так уж нужно знать. Я видел его дочку, когда был у него в гостях, и он заметил, что она мне понравилась, и решил, что я не прочь взять себе фотографию.

— Понятно. И ты не знаешь, как ее зовут?

— Я же сказал, мама. Я забыл. Нельзя же помнить по именам всех. Отдайте мне, наконец, фотографию.

Время от времени она бывает очень надоедливой. Когда я был маленьким, они с моим отцом частенько устраивали скандалы.

Ну, как я уже и говорил, я веду очень замкнутый образ жизни. И я стал думать о всяких потайных карманах, теплых, уютных потайных карманчиках, скрывающих в себе маленькие тайны чьих-то жизней. Что бы я ни делал, меня преследовала мысль о карманах. Как я жалел, что не вытащил из карманов рассыльного вес! Очень жалел.