Нет мира с королями   ::   Андерсон Пол Уильям

Маккензи коснулся дочери со всей нежностью, на какую только был способен. Она проснулась мгновенно.

— Папа! Что-нибудь с Томом?

— Все в порядке.

— С ним беда, — сказала Лаура. — Я слишком хорошо тебя знаю.

— Нет, он жив и здоров. И надеюсь, будет впредь.

Маккензи взял себя в руки и в нескольких словах рассказал ей все, но пока он говорил, у него не было сил смотреть ей в лицо. Закончив, он сидел неподвижно, слушая шум дождя.

— Ты намерен бунтовать, — прошептала она.

— Я намерен запросить командование района Сьерра и поступить так, как мне прикажет мой командир, — сказал Маккензи.

— Ты знаешь, что он тебе скажет. Особенно, если уверен в твоей поддержке.

Маккензи передернул плечами. Начинала болеть голова. Раннее похмелье? Чтобы заснуть, надо еще немало выпить. Впрочем, спать не придется — сейчас не время. Завтра он соберет полк во дворе и обратится к солдатам, как всегда делали Маккензи перед «Бродягами».

Лаура сидела, обдумывая услышанное, затем произнесла безучастно:

— Тебя ведь не отговорить… — Маккензи покачал головой. — Ладно. Тогда завтра утром я выезжаю.

— Хорошо. Дать тебе коляску?

— Не нужно. Я езжу верхом лучше тебя.

— Как хочешь. Но возьми двух солдат для охраны. — Маккензи вздохнул.

— Может быть, ты убедишь Тома…

— Нет, не могу. Не проси меня об этом, папа.

На прощанье он дал ей последний дар:

— Я не хочу, чтобы ты здесь оставалась. У тебя свой долг. Скажи Тому, что я по-прежнему думаю: ты верно выбрала его. Спокойной ночи, утенок.

Слова вылились скороговоркой, но он не смел задерживаться. Когда она заплакала, он развел ее руки и вышел из комнаты.

— Не думаю, что будет много убитых.

— Я тоже… по крайней мере, на этом этапе. Хотя, конечно, без жертв не обойтись.

— Ты говорил мне…

— Я говорил тебе об ожиданиях, Мюир. Ты не хуже меня знаешь, что Великая Наука оказывается точной только на широкой шкале истории. А индивидуальные события подвержены статистическим отклонениям.

— Не слишком ли все это просто для описания гибели в грязи существа, наделенного чувствами?

— Ты новичок на этой планете. Теория — это одно, а ее приспособление к потребностям практики — совсем другое. Думаешь, мне не бывает больно, когда я пытаюсь реализовать наш план?

— Верю, верю. Но жить с чувством вины от этого не легче.

— С чувством ответственности, ты хочешь сказать. Различие вполне реально. Ты читал отчеты и смотрел фильмы. А я прилетел с первой экспедицией. И пробыл здесь два столетия. Их страдания — для меня не абстракция.

— Но когда мы их обнаружили, все было совсем по-другому. Последствия междоусобной ядерной войны были тогда ужасающе свежи. Тогда эти несчастные, погибающие от истощения и безвластия, нуждались в нас — а мы ничего для них не сделали! Мы наблюдали.

— Ты впадаешь в истерику. Могли ли мы, явившись сюда впервые, мало что понимая, вмешаться и стать еще одним деструктивным элементом? Элементом, воздействие которого мы сами не могли предсказать? Это было бы преступным, как преступно хирургу приступать к операции, даже не прочитав историю болезни пациента. Нам приходилось скрытно изучать их, работать не покладая рук, раздобывать информацию. И только семьдесят лет назад мы почувствовали себя достаточно уверенными, чтобы ввести первый новый фактор в это избранное нами для эксперимента общество. Мы обретаем все новые знания, и наш план будет соответственно скорректирован. Может быть, потребуется тысяча лет, чтобы завершить нашу миссию.

— А тем временем они самостоятельно выбрались из-под обломков разрушенного ими мира. Они находят собственные решения для своих проблем. Так какое право имеем мы…

— Я начинаю удивляться, Мюир, какое право имеешь ты причислять себя хотя бы к ученикам психодинамики.