Очаг на башне   ::   Рыбаков Вячеслав Михайлович

 — Муж я тебе или не муж?

Она подняла на него широко открытые, честные глаза и ответила:

— Муж объелся груш.

— Антон, — сказал Симагин твердо, — изволь нас оставить.

— Только не шлепай ее больно, — попросил сердобольный Антошка и вышел, аккуратно притворив дверь.

— Прости, — тихо сказала Ася. — Я что-то переволновалась сегодня.

Она смотрела чуть исподлобья, моляще, и чуть приоткрыла губы, словно ждала. Она стояла хрупко, очень прямо. Она была. Он осторожно положил ладонь на ее гладкую шею, и сердце скользнуло в горячую бездну; стены, крутясь, сухими картонками отлетели куда-то, Ася едва не упала, запрокидываясь, целуя, сразу загораясь в его руках… но вот уходит, отрывается, вот уже стоит у окна и так дышит, будто ныряла за жемчугом… и что-то шипит на плите.

— Ну вот опять… — у нее не хватило воздуха. У нее кружилась голова, все упоительно плыло. — Ведь бульон же убежал!

У двери оскорбленно скребся Антон, бубня: «Вы что, что ли целуетесь, да?»

— Заходи! — позвал Симагин еще чуть перехваченным голосом. Антошка вошел независимой расхлюстанной походочкой, руки в брюки, и некоторое время прогуливался как бы ни при чем. Потом, обвинительно тыча в Симагина указательным пальцем, сказал:

— Вот если бы я курил, ты бы меня уж не целовал!

— Наверное, — улыбнулся Симагин.

— Не знаю, — сказала Ася, — что это на нашего папу иногда находит. Вдруг возьмет и поцелует ни за что ни про что.

— Я ведь уже старенький, — жалобно стал оправдываться Симагин. — Какие у меня еще в жизни радости? Это вы можете летать на крыльях диаметром двадцать метров, а мне…

Антошка победно взревел и запрыгал поперек кухни:

— Ты что, что ли не знаешь, что такое диаметр?!

— …Чай будешь пить? — спросила Ася, отрываясь от книги.

— Буду, — ответил вошедший в кухню Симагин.

— С булкой будешь?

— С булкой буду. И с маслом.

Она встала, подошла к хлебнице.

— Городская есть и бублик.

Симагин сел верхом на табуретку.

— С кр-рэнделем буду, — веско сообщил он и разинул рот в ожидании.

— Уснул? — спросила Ася, намазывая ему бублик маслом.

— Ага. Морского змея половил минут десять, и привет. А змей, между прочим, оказался разумный.

— Тошка так изменился.

— Мы все изменились.

— Что-то еще из нас выйдет… — проговорила Ася. — Что из него выйдет? И что, — она лукаво улыбнулась, — из тебя выйдет? Вот, кстати, это про тебя… Покрепче?

— Покрепче буду.

Она налила ему покрепче, свободной рукой пролистав свою книгу на несколько страниц назад.

— Вот. «Почему самые талантливые натуры в нашей жизни не дают того, что они, наверное, дали бы в Европе? Вероятно, причина в общем низком уровне интеллектуального развития; успех слишком легок, нет стимулов, точек опоры, нет пищи для сравнения, нет ничего, что бы поощряло развитие умов и характеров; вот почему самые одаренные натуры долго остаются детьми, подающими большие надежды, чтобы сразу затем, без перехода, стать стариками, ворчливыми и выжившими из ума». Вот бублик.

— Это что еще за клевета? — деловито осведомился Симагин, принимая у нее кр-рэндель. Ася молча показала ему тертую, трепаную обложку: «При дворе двух императоров», записки А. Ф. Тютчевой, Москва, двадцать восьмой год.

— Болтает баба, — сказал Симагин и слизнул кусочек масла, грозивший сорваться с бублика на стол. — Успех ей легок… Проехалась бы на работу — с работы в «пик». Да через весь город. А потом по очередям! — он разошелся, Ася морщила нос от сдерживаемого смеха. — Неактуально! — вынес Симагин вердикт и даже прихлопнул ладонью по столу для вящей вескости.

— Пей, — проговорила Ася нежно. — Остынет.

Он послушно отхлебнул и обжегся, но виду не подал.

— А Вербицкого ты бросила? — спросил он, отдышавшись украдкой.

— Угу.

— Тебе ж нравилось то, что я раньше давал, — насупился он.