Легкие шаги безумия   ::   Дашкова Полина

У него душа широкая, а я – с пузом, с токсикозом… Когда Глебушка родился, он выписал свою двоюродную бабушку с гор, как бы помогать мне с ребенком. За бабушкой из горного села приехал дедушка, потом дядя, тетя. В конце концов я взяла Глеба и сбежала к родителям. Тут начался театр, вернее, драмкружок: «Себя убью, тебя убью!..» В общем, помирились. Я тогда твердо верила, что ребенку нужен отец, пусть даже сумасшедший, но родной.

Глеб у меня черноволосый, черноглазый, а младший, Гошенька, родился белокурый, глазки голубые… Этот идиот чего-то там подсчитал и стал вопить, мол, Гоша – не его сын. Знаешь, чем я занялась, чтобы не свихнуться? Стала учить японский язык! Вот и представь картинку: кормящая мамаша с младенцем у груди громко читает иероглифы, папаша бегает с выпученными глазами, с фамильным кинжалом, кричит: «Зарежу!», а Глеб двух с половиной лет сидит на горшке и говорит по-грузински: «Папа, не убивай маму, она хорошая!» – это его бабушки-дедушки с гор успели научить немного.

А в доме между тем ни копейки. Жили на то, что давали родители, много они дать не могли, от себя последнее отрывали. Да еще посылки приходили с гор, домашнее вино, инжир, орехи. В общем, я опять ушла к родителям, взяла детей – и ушла. Окончательно. Так Гиви заявился среди ночи, пьяный в дым. Хорошо, у нас тогда Митя ночевал, успел вмешаться. А то убил бы, глазом не моргнул. Ревновал ведь, придурок, даже к родному брату.

– Ты бы хоть позвонила, – вздохнула Лена, – что же ты исчезла совсем?

– А ты? – Ольга усмехнулась. – Ты чего исчезла?

– Да так как-то, – пожала плечами Лена, – у меня свой скелет в шкафу… А ты японский все-таки выучила?

– Выучила, еще как! Знаешь, я даже благодарна Гиви. Если бы он меня до иероглифов не довел, не была бы я сейчас менеджером российского филиала замечательной компании «Кокусай-Коеки». Я туда сначала пришла переводчиком, о компьютерах и всякой оргтехнике, которой они торгуют, ни малейшего представления не имела. Но надо было детей кормить, и маму с папой, и бабушку, и Митьку. Братик у меня – тот еще обалдуй – все песни свои сочиняет и поет под гитару, и, кроме этого, ну ничего делать не желает, все ждет мировой славы. Но кушать и ему хочется.

И пришлось мне зарабатывать деньги. Оказалось, у меня неплохо получается. Я так втянулась, что довольно скоро стала зарабатывать очень много. С детьми сидели мама с бабушкой, а я карьеру делала. Скоро буду старшим менеджером, потом заместителем коммерческого директора, потом – суп с котом… Сейчас лечу на переговоры, американцев уламывать. Знаешь, все отлично, денег кучу зарабатываю, а иногда смотрю в зеркало – чужая какая-то тетка. Ты помнишь, какие я стихи писала? А курсовую мою по Кафке помнишь? Вот тогда я головой работала, а теперь… Нет, теперь, конечно, тоже головой, но бывает ощущение, что в черепушке у меня вместо мозгов сидит такой умный дурак-компьютер и выдает решения.

– Ладно тебе, Синицына, – засмеялась Лена. – Все у Тебя отлично, и не вроде, а на самом деле. И Кафка, и стихи, все осталось, никуда не делось, просто юность прошла. Всему свое время.

– А у тебя вот не прошла юность, – заметила Ольга, вглядываясь в Ленины большие дымчато-серые глаза, в худенькое личико без всякой косметики, – ты, Полянская, какой была на первом курсе, такой и осталась.

– Ну уж! – покачала темно-русой головой Лена. – Я просто худая, поэтому кажусь моложе. К тому же при моей работе деловые костюмы и строгий макияж вовсе не обязательны. Я ведь так и занимаюсь журналистикой, могу себе позволить

Все те же джинсы и свитера. А тебя положение обязывает, ты у нас бизнес-леди.

После той встречи в самолете прошло шесть лет. Ольга успела стать заместителем коммерческого директора российского филиала фирмы «Кокусай-Коеки».