Лев в долине   ::   Питерс Элизабет

 – Должен тебе признаться, Пибоди, ничто не доставило бы мне такого удовольствия, как набить этому мерзавцу физиономию! Если он снова встанет нам поперек дороги, я устрою ему такую взбучку, что он пожалеет, что родился. Но самому напрашиваться на неприятности особого желания не испытываю: есть дела и поважнее. Обещай, Пибоди, что и ты не станешь лезть на рожон.

– Конечно, дорогой.

– Дай слово.

– Обещаю не рисковать.

– Ты – чудо, дорогая моя Пибоди! – С этими словами Эмерсон перекрыл мне кислород, не обращая внимания на подглядывающих за нами матросов.

Я твердо намеревалась сдержать слово. Зачем искать неприятностей, когда они наверняка сами тебя найдут?



II



В Александрии мы сошли на берег и сели на каирский поезд. Дорога занимает чуть больше четырех часов, но многие пассажиры успевают за это время смертельно заскучать – настолько безликой кажется на неискушенный взгляд нильская дельта. Зато наметанный взгляд археолога в любом холмике усматривает похороненный под песками древний город. Рамсес и Эмерсон без устали спорили о том, что может скрываться под очередной неприглядной кочкой. Я не участвовала в их спорах: что толку сотрясать воздух, не располагая фактами? Ради установления истины надо заниматься раскопками, а не пустопорожней болтовней.

Когда до пункта назначения оставались считанные мили, вдали показались величественные пирамиды Гизы. Именно здесь, а не на людной набережной Александрии я обычно впервые чувствую, что оказалась в Египте.

Эмерсон радовался не меньше меня и тоже прирос взглядом к чудесной панораме. Уступив моим мольбам, он облачился в новый серый костюм, который очень ему шел. Впрочем, мне Эмерсон куда милее не в парадном, а в рабочем облачении – в видавших виды штанах и расстегнутой на груди рубахе с закатанными рукавами, обнажающими бицепсы... К костюму подошла бы шляпа, но Эмерсон упорно отказывается от головного убора, даже работая на испепеляющем солнце. И моего напора не всегда хватает, чтобы сладить с его упрямством.

На коленях у Эмерсона сидела большая полосатая кошка Бастет и с не менее острым любопытством смотрела в окно. Можно было подумать, будто она понимает, что вернулась на землю своих предков. Рамсес стал бы доказывать, что Бастет понимает и это, и многое другое, – он чрезвычайно высокого мнения об умственных способностях своей любимицы. Они не разлучаются с того момента, когда Бастет несколько лет назад стала членом нашей семьи. Рамсес таскает ее во все поездки, уважая как опытную путешественницу. Надо сказать, беспокойства она причиняет несравненно меньше, чем ее юный хозяин.

Ах, Рамсес... Даже мое красноречивое перо пасует, когда я пытаюсь передать скупыми словами всю сложность этой натуры – нашего единственного отпрыска, появившегося на свет восемь лет назад. Некоторые суеверные египтяне утверждают, будто это вовсе не ребенок, а джинн, поселившийся в хрупком детском тельце. Джинны подразделяются на добрых и злых (последние известны как ифриты), а сама эта порода мифологических существ не имеет определенной моральной окраски, будучи чем-то средним между ангелами и людьми. Я предпочитаю не спрашивать, к каким именно джиннам следует отнести моего сына, чтобы еще больше не расстроиться.

Рамсес был, разумеется, грязен и взъерошен. Он почти всегда такой. Его тянет к грязи, как крокодила – к воде. А ведь при погрузке в поезд он еще был относительно опрятен. Примерно через час после выезда из Александрии я огляделась и не обнаружила его в купе. Это меня не удивило, так как Рамсес – большой умелец незаметно ускользать.