Орудия радости   ::   Брэдбери Рэй Дуглас

– Если церковь должна быть всем для всех, – сказал Шелдон, – то меня интересует мысль о горячей крови, взращенной в холодном климате, как у нашего нового итальянца; так же завораживает и обратное: холодная кровь, взращенная в Калифорнии. Нам нужен тут еще один итальянец, чтобы утрясти некоторые вещи. Ну, кто-нибудь предложит тост?

– Можно, я, пастор? – Отец Витторини опять поднялся, мягко улыбаясь. Глаза его светились, он посмотрел на пастора, на всех троих. Поднял стакан:

– Разве Блейк не сказал как-то об «орудиях радости»? То есть, разве Бог не создал природу, а потом не растревожил ее вызывающей плотью, игрушечными мужчинами и женщинами, какими мы все и являемся? И так счастливо призванные, с самым лучшим, что у нас есть, с добрыми чувствами и тонким умом, в мирный день в благодатном краю – разве мы не Господни орудия радости?

– Если Блейк сказал так на самом деле, – сказал отец Брайен, – то беру все обратно. Он никогда не жил в Дублине!

Все засмеялись.

Витторини пил «Ирландский мох» и кротко молчал.

Остальные пили итальянское вино и понемногу смягчились. Потом умиротворенный отец Брайен предложил:

– Витторини, не включить ли нам этого нечестивца?

– Канал девятый?

– Конечно, девятый!

Пока Витторини крутил ручки, отец Брайен размышлял над своим стаканом.

– А что, Блейк на самом деле так говорил?

– Фактически, отец, – сказал Витторини, склоняясь к призракам, которые появлялись и исчезали на экране, сменяя друг друга, – он мог так сказать, если бы жил в наши дни. Я написал это сам, сегодня.

Все поглядели на итальянца с некоторым благоговением. Телевизор погудел и дал ясную картину: вдалеке стояла ракета, ее готовили и запуску.

– Орудия радости, – сказал отец Брайен, – не одно ли из них вы сейчас настраиваете? И не другое ли там стоит, готовое взлететь?

– Может быть, – мурлыкал Витторини. – И если эта штука взлетит, с человеком внутри, и живой и невредимый он облетит вокруг света, и мы вместе с ним, хотя и сидим здесь, – вот и будет радость.

Ракету готовили к запуску, и отец Брайен на некоторое время прикрыл глаза. «Прости меня, Господи, – думал, – прости старику его гордыню, и прости Витторини его ехидство, и помоги мне понять, что я тут сегодня увижу, и не спать, если потребуется, не теряя юмора, и пусть с этой штуковиной все будет в порядке – взлетит и опустится с человеком там, внутри, Господи, думай о нем и будь с ним. И помоги мне, Господи, в разгар лета, когда неотвратимый, как судьба, Витторини вечером четвертого июля соберет ребят со всего квартала на ректорском газоне запускать праздничные ракеты. Все они будут смотреть на небо, как в утро Искупления, и помоги мне Господи, быть, как эти дети, перед великой ночью времени и пустоты, где ты пребываешь. И помоги мне, Господи, подойти и зажечь ближайшую ракету в честь Дня Независимости, и стоять рядом с отцом-итальянцем, с таким же восторженным лицом, как у ребенка – перед лицом сверкающей славы, и даруй нам наслаждение».

Он открыл глаза.

Голоса издалека, с Канаверал, кричали в ветре времени. На экране проступали странные призрачные силы. Он допивал остатки вина, когда кто-то тихонько тронул его за локоть.

– Отец, – сказал Витторини рядом с ним, – пристегните ремни.

– Сейчас, – сказал отец Брайен, – сейчас пристегну. Большое спасибо.

Он откинулся в кресле. Закрыл глаза. Дождался грома. Дождался пламени. Дождался вибрации и голоса, который учил глупой, странной, дикой и чудесной вещи – обратному счету, назад… до нуля.