Ослиный бальзам   ::   Силецкий Александр

- Мы теперь не просто арретинцы, - с важным видом разглагольствовал Старейшина, - мы теперь во Вселенной - самые умные, самые смелые. Пусть-ка кто-нибудь попробует нас не похвалить!.. Так вдарим! Кулак - это сила, а коли сила, то и правда. Ясно? - Ясно! - поддержали его за соседними столами, и даже Рюшка-Спорщик не осмелился возразить. И Аришка-Трус промолчал, видя такое воодушевление, хотя, ох, как хотелось ему поделиться своими опасениями: вдарить - оно, конечно, можно и принято даже, но... как бы чего потом не случилось... - Что еще важное нужно сделать? - задумчиво почесал плешивую макушку Старейшина. - Да, вот что! Ну-ка, Гуска-Рисовалыцик, тащи сюда краски да кисти! Вот тебе стена: увековечь на ней наш поход, да так, чтобы потомки, глядючи, содрогались и перед нашими доблестями почтением преисполнялись. Пока целы, и сами взбодримся немного. - Ладно, - сказал Гуска-Рисовалыцик и встал из-за стола, подперев затылком потолок. Гуску все село знало, от мала до велика. Художник он был и впрямь первостатейный - другого такого на всем белом свете не сыскать. Достаточно ему было взять кусочек угля или кисти с красками и нарисовать что-либо, как тотчас его рисунки оживали и сходили с бумаги в этот мир, наполняя его всякими премудростями и чудесами. Собака, дерево, облако, река - все оживало у Гуски, и все он мог, умело поработав ластиком и красками, обратить друг в друга. Целый час трудился Гуска, разрисовывая стену. И вышла удивительная панорама. Двигались на ней арретинцы с триумфом по городам и весям, шли довольные и решительные, а кругом все трепетали и с упоением кидали шапки вверх, оглашая воздух воплями: "Славься, Аррет! Ай да люди в той стране живут других таких не было и не будет!" - и много разных похвал раздавалось вокруг, а арретинцы непреклонно шагали вперед, били в морду нерасторопным, и счастливы были все. - Вот, - произнес Старейшина, - вот то, что надо. Это я и называю правдой. Тут все зашумели, повскакали с мест, Зуська-Музыкант забил снова в свой барабан, шестьдесят мужчин, старых и молодых, явились в знойный полдень на базарную площадь, и Фимка-Трепач хмельно заорал: - Женщины и дети! Сей же час мы к славе идем! Ступайте домой - собирайте нас в дорогу! Выстроились мужчины в колонну и с гиканьем прошагали на радости не два, а четыре раза - от кабака до околицы и назад, и опять... И снова пели замечательную песню. Женщины, побросав товары, как и раньше, убивались, волосы рвали на себе и мужей проклинали, а детишки от восторга вмиг все сделались невидимыми, и никто уже не знает, какими шалостями они тешили себя. Потом все уморились и вновь пошли пиво пить. Сидели долго и на картину глядели да проникались верой в силы свои, но наконец не выдержали, дружно повскакали и тут уж полетели прямехонько домой - готовиться к вселенскому признанию. К вечеру, когда спала жара, тронулись они в путь. Впереди шагали таранные молодцы с дубинами на плечах да камнями за пазухой, позади шли те, у кого злобный зуд в кулаках еще только разгорался, и уж замыкали строй двое, что усилием мысли катили перед собой, тачку, наполненную всякими бараньими ножками, окороками, пивом да толстыми одеялами на случай лютых холодов. - Гей, приятели! - покрикивал время от времени Старейшина. - Поддайте-ка хорошенько! И уж арретинцы поддавали, выдирая с корнем травы и кустики, ломая столетние деревья, избивая птах и зверей. Травы и деревья молчали, пригорки тяжко содрогались, пищали да скулили твари земные и небесные - и только, никакого славословия не раздавалось, шапок вверх никто не бросал, и признания свершенных доблестей арретинцы не слыхали. Это злило их необыкновенно, и они, распаляясь, разносили в щепы все вокруг, мордовали мир с лютостью бесподобной - шаг за шагом, каждую пядь земли.