От грозы к буре   ::   Елманов Валерий

Упрямец, как он его назвал, в это время сидел напротив и внимательно слушал, что говорит хозяин. В глазах его явственно читалось напряженное внимание и интерес к излагаемому.

Вечерняя кормежка была также исключительной прерогативой отца Мефодия. Он лично наливал в миску молоко, крошил туда хлеб, после чего вежливо обращался к щенку с неизменным предложением:

– Ну и как ты сегодня насчет поесть? Не против?

Тот глубокомысленно задумывался, слегка склонив тяжелую лобастую голову набок и забавно подергивая левым ухом с маленькой белой полоской почти посередине – единственным светлым кусочком на черном фоне всей остальной шерсти. Думал щенок недолго, затем лениво поднимался с места, неторопливо зевал, словно отвечая: «Ну что ж, можно и поесть. Тем более что уже наложено – не пропадать же добру», и приступал к трапезе.

Ел он так же солидно, не торопясь, время от времени поглядывая на отца Мефодия, будто спрашивая: «Ты сам-то как? А то я и поделиться могу. Не хочешь? Ну тогда ладно – придется одному доедать».

Поев и тщательно вылизав дно миски, Упрямец так же степенно подходил к отцу Мефодию и вежливо тыкался в протянутую руку холодным влажным носом, учтиво благодаря за трапезу.

Странное дело – утром и днем он мог поесть, кто бы ни наложил ему еды, зато вечером…

Как-то отец Мефодий не смог прийти, еще днем был вызван в патриаршую канцелярию и пробыл там до закрытия городских ворот. Упрямец же, полностью оправдывая свою кличку, гордо простоял весь вечер у своей миски, до краев наполненной вкусной ароматной кашей, и уныло разглядывал призывно манящие кусочки мяса, но к еде даже не притронулся. Никто не видел, спал ли он вообще в ту ночь. Во всяком случае, те, кто вставал по нужде, все как один утверждали, что щенок по-прежнему сидит у нетронутой миски с кашей.

Не стал он есть и утром, продолжая мрачно сидеть поодаль и чего-то ждать. Отец Мефодий в тот день пришел намного раньше обычного, но щенок не пошел и к нему. Он только с укоризной взглянул на своего хозяина, вздохнул совсем по-человечески и поплелся к себе в конуру, всем своим видом выказывая глубокую обиду за подобное небрежение и невнимание.

Отец Мефодий, которому тут же рассказали о поведении Упрямца, присел рядом на корточки и принялся рассказывать, что он ну никак не мог прийти к нему вчера.

– Я бы и ночью пришел, но ночью из города никого не выпускают, кроме разве что императора, – объяснял он. – Но я-то ведь не император. А по стенам лазить я тоже не умею. К тому же там стража. Если бы я полез, то они просто убили бы меня. Теперь ты понимаешь, почему я не смог прийти?

Щенок встал, неспешно потянулся и внимательно посмотрел на человека в рясе.

«Не врешь?» – спрашивал его настороженный взгляд.

– А вот это нехорошо, – с легкой укоризной в голосе заметил отец Мефодий. – Друзьям надо верить, иначе какие же это друзья.

Упрямец смущенно засопел.

– Ну что – мир? – спросил отец Мефодий.

– Р-р-р-р, – эхом отозвался Упрямец и молча ткнулся холодным влажным носом в протянутую ладонь друга.

Затем он, старательно сдерживая себя, прошел к миске, понюхал содержимое, но есть не стал, вновь принявшись разглядывать отца Мефодия.

– Ну, считай, что еду тебе положил я, – предложил тот.

Упрямец немного подумал, затем с силой тряхнул головой и принялся сосредоточенно чесать за ухом, размышляя, считать или нет.

– Если хочется горяченького, то я могу и заменить, – добавил отец. Мефодий.

Щенок вздохнул, хозяйственно рыкнул, давая понять, что добро выбрасывать негоже, и принялся за трапезу. На этом инцидент был исчерпан.

А вечером неприметный монастырский служка докладывал хартофилаксу Герману, сокрушенно разводя руками:

– Ни с кем, кроме своих, он не говорил.

– Может, ты не заметил? – хмуро уточнил тот.

– Не-ет, – отчаянно затряс головой монашек.