Отравленный пояс (с иллюстрациями)   ::   Конан Дойл Артур Игнасиус

Это мне напомнило, однако, об одном из моих талантов, которым я раньше владел, довольно забавном, несмотря на его заурядность. Вы знаете меня только как серьезного ученого. Поверите ли вы, что я когда-то пользовался репутацией отличного имитатора звериных голосов? Мне удастся вас, пожалуй, приятно поразвлечь. Не позабавило ли бы вас, например, если бы я запел петухом? 

— Нет, сэр, — сказал лорд Джон, все еще огорченный, — это не позабавило бы меня.

— Клохтанье наседки, только что снесшей яйцо, также вызывало всегда бурный восторг. Вы позволите?

— Нет, сэр, пожалуйста… Я решительно отказываюсь.

Несмотря на такое возражение, сделанное в серьезном тоне, профессор Саммерли отложил в сторону трубку и во время дальнейшего путешествия занимал нас — или, вернее, хотел занимать — подражанием целому ряду птичьих и звериных голосов, и это было так комично, что мое слезливое настроение вдруг перешло в свою противоположность; короче говоря, я смеялся без конца и не мог перестать, смеялся судорожно, истерически, сидя перед этим обычно столь степенным ученым и слушая, как он передразнивает важного, самонадеянного петуха или собачонку, которой прищемили хвост. Лорд Джон протянул мне газету, на полях которой написал: «Бедняга! Совсем спятил с ума!».

Все это было, конечно, очень странно; тем не менее это представление показалось мне весьма милым и занимательным. Тем временем лорд Джон наклонился ко мне и принялся рассказывать нескончаемую историю про какого-то буйвола и индийского раджу, в которой я не мог уловить никакого смысла. Профессор Саммерли только что защебетал канарейкой, а лорд Джон достиг, казалось, кульминационной точки в своем повествовании, когда поезд остановился в Джарвис-Бруке, станции Ротерфилда.

Тут поджидал нас Челленджер. Он производил положительно грандиозное впечатление. Все индюки вселенной не могли бы шагать более гордой походкой, чем он, когда он шел навстречу нам по перрону, и божественна была благосклонная, снисходительная улыбка, с какою он взирал на каждого, кто проходил мимо него. Если он сколько-нибудь изменился со времени нашей последней встречи, то перемена состояла главным образом в том, что его отличительные черты теперь выступали еще резче, чем когда-то. Мощная голова с выпуклым лбом и падающей на глаза прядью волос, казалось, еще увеличилась. Черная борода величаво ниспадала на грудь, и еще повелительнее стало выражение светлых серых глаз, в которых мелькала дерзкая сардоническая улыбка.

Он поздоровался со мною шутливым рукопожатием и поощрительной усмешкой преподавателя, повстречавшего своего питомца. Поздоровался и с другими, помог нам вынести багаж и цилиндры с кислородом и погрузил всех и все в свой большой автомобиль, шофером которого был наш старинный знакомец, молчаливый Остин, человек, которому, казалось, были недоступны никакие ощущения. Когда я в последний раз приезжал сюда, он исполнял должность дворецкого.

Дорога наша шла вверх по отлогому холму, по красивой, приятной местности. Я сидел впереди, рядом с шофером; три моих спутника, сидевшие за мною, говорили, как мне казалось, все одновременно. Лорд Джон, насколько я мог понять, все еще увязал в своей истории с буйволом. Перебивая его и друг друга, звучали низкий басистый голос Челленджера и резкие слова Саммерли. Они оба затеяли какой-то научный спор. Остин повернул ко мне вдруг свое смуглое лицо, не отводя глаз от руля. 

— Я уволен, — сказал он.

— О боже! — воскликнул я.

Мне все представлялось в этот день таким необыкновенным. Все говорили самые неожиданные вещи. Я словно видел сон.

— В сорок седьмой раз! — сказал задумчиво Остин.

— Когда же вы оставите службу? — спросил я, так как мне больше ничего не пришло на ум.

— Никогда, — ответил он.