Пепел Клааса   ::   Плонский Александр

А как быть, если в жизни преобладает серое? Если вчерашняя правда обращается ложью, а ложь объявляется правдой? А ведь вообще может быть несколько правд, и от тебя требуют сделать бескомпромиссный выбор между ними, как тогда?

- Но ведь нескольких правд не бывает! - опешил Вадим.

- Бывает, еще как бывает. У моей матери было два брата - Виктор и Михаил. В гражданскую войну дядя Витя стал белым, дядя Миша - красным. Один из них мог убить другого. Во имя своей неоспоримой правды. Наша беда в этой неоспоримости, в том, что мы не приемлем плюрализма правд.

- И все-таки не могу с вами согласиться.

- Было бы удивительно, если бы согласились. Между нами не только поколения, но и эпохи, причем каждая мыслила по-своему. А я к тому же разошелся в образе мышления со своей эпохой и не сошелся с вашей.

- Но это еще не причина для того, чтобы презирать людей.

- В смысле: не уважать человека?

- Хотя бы так.

- Кажется, наш разговор пойдет по кругу, - с едва уловимым оттенком досады произнес Воронин. - Я снова скажу об иллюзиях, вы упомянете разоблачение культа личности. Я сошлюсь на свое поколение наивно веровавших в идеалы и в того, чей гений их воплощает...

- А я соглашусь, что следующее поколение не верило ни в бога, ни в дьявола.

- Ни во что не верило, но голосовало "за". И, пожалуй, не одно поколение.

- Надеюсь, о нашем поколении вы этого не скажете?

- О да, поколение созидателей!

- Не иронизируйте! - обиделся Вадим.

- Если иронизирую, то над собой. Что же касается вашего поколения... Воздержусь от оценок. Слишком часто приходилось разочаровываться.

- Мы тоже иллюзия?

- Риторический вопрос. Адресуйте его потомкам.

- Я так и поступлю.

Воронин сделал нетерпеливое движение.

- Надо полагать, мы исчерпали тему?

- Нет, - возразил Вадим. - Я все еще не узнал, чем провинился перед вами человек.

- Передо мной? Абсолютно ничем.

- Послушайте... Мне очень важно это знать... Я не нахожу точных определений, но вы-то понимаете... Ну, пожалуйста...

- Неужели девяностолетний старик для вас авторитет? - смягчился Воронин. - Когда я был в вашем возрасте, меня меньше всего интересовало мнение старших. Обо всем на свете имел собственное, единственно правильное суждение. А уж каковы масштабы моих тогдашних интересов - земной шар, человеческая масса, класс. И уж если человек, то обязательно вождь или, на худой конец, крупный деятель. Судьба мирового пролетариата волновала меня больше, чем отцовская судьба. Что, опять ухожу от сути? Ну, будь по-вашему. Как вы относитесь к Осипу Мандельштаму?

На лице Вадима отразилось недоумение.

- Как отношусь? М-м... Большой поэт с трагической судьбой.

- Сейчас я прочитаю по памяти отрывки из двух его стихотворений. Слушайте:

Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны.

А где хватит на полразговорца,

Там припомнят кремлевского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,

А слова, как пудовые гири, верны...

Что ни казнь у него - то малина,

И широкая грудь осетина.

Стихотворение-плевок, пощечина. Акт высочайшего мужества, самопожертвования. И Сталин дрогнул, не решился уничтожить поэта... Но вот стихотворение, написанное вскоре:

И к нему - в его сердцевину

Я без пропуска в Кремль вошел,

Разорвав расстояний холстину,

Головою повинной тяжел.

Кто написал эти раболепные строки? Тот же Осип Мандельштам, вчера еще герой, бросивший перчатку тирану!

Вадим вскочил.

- Вы обвиняете Мандельштама!..

- Нет, это вы его обвиняете! - с неожиданной жесткостью воскликнул Воронин. - Да-да, следуя вашей логике, Мандельштама нельзя не обвинить. Я же оправдываю несчастного поэта. Ведь он всего лишь человек. А человека можно сломить морально или физически. Не только слабого! Любого! Самого сильного!

- Неправда!

- Предают отца, мать, друзей, самих себя. Иногда из подлости, низости, зависти.