Песня трактирщика   ::   Бигль Питер

Тут все вокруг меня начинают прощаться, как-то слишком быстро и скомканно. Тикат пожимает мне руку, внезапно смущается, бормочет что-то про младшего братика, который умер во время морового поветрия. Лукасса целует меня в нос, как лиса, с той же милой неуклюжестью, и что она помнит, а чего не помнит, я никогда не узнаю. Лал целует меня совсем иначе и говорит:

- Где бы ты ни был, что бы с тобой ни случилось, помни: есть на свете человек, который тебя любит.

Соукьян снимает с себя серебряный медальон - вот этот, видите? - и вешает его мне на шею.

- Стоит он недорого, и никакой магической силы в нем нет, но за него ты сможешь купить себе хотя бы ужин - или приобрести друга, если найдется человек, который его признает.

С одной стороны на медальоне восьмиугольный рисунок, а с другой выпуклая надпись, которую я не могу прочитать.

- Но мне же нечего тебе подарить! - возражаю я. Соукьян улыбается и что-то достает из кошелька, висящего на поясе. Я не сразу понимаю, что это, но потом узнаю рваную тряпку, покрытую ржаво-бурыми пятнами.

- Как ты думаешь, - мягко говорит Соукьян, - многим ли людям случалось пролить кровь ради меня? Я этим дорожу не меньше, чем всем остальным, что у меня есть.

И тоже целует меня, так что я получил по поцелую от всех троих.

Что до волшебника, то он рассеянно говорит:

- Передай Маринеше, что ее доброта не забыта. Прощайте, прощайте.

Он явно торопился ехать дальше и уже развернул коня, когда Лукасса вспомнила, что собиралась вернуть Лал кольцо с изумрудом. Лал поколебалась, глядя на кольцо с какой-то непонятной тоской, потом протянула его волшебнику. Тот небрежно запихал кольцо в карман и ткнул коня каблуками. Жеребец тут же рванулся вперед, и Тикат с Лукассой поскакали следом, не оглядываясь. Но на повороте старик повернулся в седле и громко крикнул мне:

- Тебя зовут Ванд! Не забывай нас, Ванд!

И мы остались втроем - Лал, Соукьян, и я, и еще мое истинное имя.

- Хорошо хоть, вовремя вспомнил, - сказал Соукьян. - Совсем память потерял.

- Да он вечно так, - возразила Лал. - Наверно, так навсегда и останется бродячим фигляром.

Говорить было уже совсем не о чем, и потому они в последний раз сказали мне "до свидания" и поехали прочь, как всегда, споря друг с другом. Перед тем как скрыться из виду, они оба обернулись, но было уже слишком далеко, чтобы разглядеть их как следует.

Тунзи совсем не хотелось возвращаться в трактир. Он заржал и рванулся подо мной, пытаясь последовать за остальными. Когда я натянул повод, чтобы развернуть его, он неуклюже загарцевал на дороге, один раз даже на дыбы встал, так что под конец вымотал нас обоих. Но все равно домой он повернул неохотно и тащился еле-еле - с тем же успехом можно было спешиться и вести его под уздцы. Но я расплакался и долго не мог успокоиться, так что оно и к лучшему, что мы ехали так медленно.

Карш встретил меня на перекрестке. Это удивило меня не меньше, чем мятеж Тунзи. Когда я его увидел, он шел медленно, но голос его звучал так, как будто он незадолго перед тем бежал бегом.

- Я подумал, что ты мог все-таки уехать с ними. Передумать в последнюю минуту...

- Когда соберусь уезжать, я тебе скажу, - ответил я. Карш кивнул и взял Тунзи под уздцы, но конь захрапел и рванулся, все еще пытаясь повернуть обратно. Я сказал:

- А вот он хотел ехать с ними, очень хотел. Никогда в жизни не видел, чтобы он так артачился.

- Что ж, - сказал Карш. Он тяжело пожал плечами и повел Тунзи по дороге к "Серпу и тесаку". - Даже у старых толстых меринов бывают свои мечты. Иногда самые удивительные.

Через некоторое время я спешился, потому что мне было как-то странно ехать, когда Карш идет пешком. Мы молчали, пока не подошли к трактиру так близко, что стало слышно, как орут петухи, как скрипит колодезный насос и как Гатти-Джинни жалуется небесам на какую-то несправедливость.