Письмо из Солигалича в Оксфорд   ::   Яковлев Сергей

- Это невозможно, вынесла ожидаемый приговор рыжая.

Самое плохое, что у нас не осталось ни минуты для маневра. Где-то в глубине холла уже закрывали двери, пропуская последних пассажиров.

- Что, мы не сможем улететь?

- Нет.

Теперь задерживал Олега: он рисковал из-за меня остаться. Я плохо сознавал ситуацию. Например, до меня еще не дошло, что мой сверток с рукописью и книгами уже улетел в багаже Олега.

- По меньшей мере, - сказала рыжая, металлически чеканя звуки (о, как я ненавидел в это мгновение английскую речь!), - по меньшей мере сдайте в багаж сумку.

Но там зонтик!

- С такой большой сумкой в салон нельзя.

У нас нет денег!

- Ну хорошо. Вы можете сдать сумку в багаж?

Могу. А дальше?

- Идите на посадку.

- Что? Со всеми моими пакетами?!

Олег уже ушел вперед и подмигивал мне издали.

Да, пожалуйста.

- И ничего не надо платить?!

- Вам же нечем платить!

- Постой, - окликнул я Олега. Тяжелый рулон с газетами все стоял у соседней стойки, где я его бросил. Под взорами обеих женщин я вернулся и прихватил его под мышку (руки были заняты).

- Теперь можно, - бессмысленно бормотал я, нагнав Олега. - Теперь уже все можно...

- У нас новая собака, - осторожно сказала жена, когда мы шли от станции к дому. - Ты знаешь?

Это была невинная игра. Мы просто были рады, что мое возвращение и наша встреча все-таки состоялись. Мы старались не спугнуть настроение. Падал мягкий снег - первый дл меня в этом году. Впереди ждал ужин, называемый в Англии обедом, а в сумках и пакетах, которые мы теперь едва волочили вдвоем, лежали восхитительные вещи, для меня сейчас, пожалуй, не менее заманчивые, чем для нее.

Ей ли не помнить наш телефонный разговор?

В тот день мне пришлось быть по делам в Лондоне. Я надеялся заработать на Би-би-си после долгих и мучительно сложных, взаимно нетерпимых отношений с русской редакцией. По дороге от набережной к Буш-хаус решил позвонить жене. На купленной позавчера магнитной телефонной карточке у меня оставалась небольшая сумма: минута, может быть, полторы минуты разговора с Москвой.

- Говорю из Лондона. Из будки вижу Темзу. Здесь сегодн дождь. Как дела? Как там наша замечательная охранница?

Молчание.

Ну что молчишь? Как собака поживает, спрашиваю?

Пауза. Мне показалось, жена плачет.

- Эй, что с тобой? Отвечай!

- Ничего. Со мной порядок.

- Слава Богу. А собака?

- А собаки нет...

Гудок. Пустая телефонная карточка выскочила из щели автомата.

В тот день, поверив утреннему солнцу, я не прихватил с собой из Оксфорда ни зонта, ни даже кепки. Ледяной дождь студил непокрытую голову. В кармане фунта полтора мелочью, но рядом, как назло, нет монетного автомата: все глотали только магнитные карточки. Лондон казалс мне в эти минуты слишком холодным и враждебным. Он напоминал Петербург, в котором я провел юность. Та же промозглость. То же сиротливое чувство заброшенности и беспомощности.

Хотелось поскорее сесть в экспресс и снова оказаться в ставшем уже родным маленьком Оксфорде.

Главным моим переживанием был страх за жену. Мы жили на чужой даче в безлюдном лесном поселке под Москвой. Зимой в этих местах ни души. Когда я уехал, жена осталась вдвоем с собакой. По телефону она рассказывала, что по ночам в пустых окрестных домах бьют стекла и взламывают двери, два дома неподалеку сгорели. Собака поддерживала дух. Она была настоящим членом нашей маленькой семьи. Это было очень живое, подвижное существо - может быть, самое живое из нас троих...

Под мостом отыскался наконец монетный автомат. Я пристроился в небольшую очередь, пытаясь согреть простывшую макушку ладонью. Завтра я, наверное, слягу, но сейчас это не слишком важно. Я прикидывал: фунт означает минуту разговора, не больше. Полфунта - еще секунд двадцать.