Плерома   ::   Попов Михаил Михайлович

Она заметно отстала от некрупного брата по росту и весу, под умными, грустными глазами у нее были вечно огромные тени. Никогда не жаловалась, а в те дни, когда ей надо было отправляться на переливание, в ней появлялась особая приветливость и даже ласковость, да такая нестерпимая, что братик старался незаметно улетучиться из дому. У него как будто вся кожа горела от ее мягкой и тихой приязни и примиренности с происходящим. Она каждый раз как будто прощалась навсегда. Нет, он ее все-таки любил, и даже сильно, но и вместе с тем, приступы этой моральной брезгливости тоже были в нем. Училась она великолепно, и не потому что ее жалели учителя и читала куда больше брата. Она была первооткрыватель на этих путях. Вся наивная фантастика, мальчиковый набор: «Человек-амфибия», «Плутония» попали к нему из ее бледных тоненьких пальцев. И положение это продолжалось до самой ее смерти. Дело в том, что Вадим закрыл себе прямые пути к книжному знанию одним, безусловно варварским поступком. Натолкнулся как-то он на дальнем стеллаже районной библиотеки на старинную книгу некоего товарища Костенко, посвященную Цусимскому сражению, написана она была нудным, протокольным языком, но зато там были фотографии кораблей. «Орел», «Бородино», весь первый броненосный отряд, и второй тоже: «Ослябя», «Наварин»; и японские «Асахи», «Кассуга», «Сикисима» и т.п. Фотографии он эти повыдергивал перед тем, как сдавать книжку. Он просто (бредил на тот момент броненосцами и крейсерами. Лепил их из пластилина и спичек, устраивал сражения на (волнистом от старости кожаном диване. Все бы сошло, (если бы однажды на уроке истории, посвященном Октябрьской революции он не вылез с сообщением, что (крейсер «Аврора» – это корабль-трус, он сбежал с поля морского боя вместе со «Светланой» и «Жемчугом». Учитель истории, старый партизан Майборода, с внезапной, не характерной для него ласковостью попросил, чтобы ученик «раскрыл источник информации». Ученик уперся, сообразив, что источник-то им попорчен. Тогда учитель вдруг преобразился, закричал, что «этот болтун» поет «с чужого голоса», что тут попахивает «политикой», И «отец такого опасного болтуна собирается в партию!» В общем, дохнуло такой жутью, что Вадим тут же «раскололся». Политическое обвинение ему шить не стали, но репутация книжного вредителя к нему прилипла намертво. Ни в районной, ни в школьной библиотеке появляться было нельзя. Почему-то все библиотекари в Калинове состояли в родстве. Приходилось просить Маринку. И она охотно снабжала брата чтением, только потом, после ее смерти он догадался, что работала она не наугад и не для отмазки. В ее действиях была программа. Она его воспитывала, видимо ощущая свое явное, и не только интеллектуальное превосходство надо братом. Она считала, что несет за него ответственность, как за растущее домашнее животное. Упорно настаивала на том, что она «старшая сестра», хоть и появилась на свет на десять минут позже. Он не спорил, ему было стыдно за эти «десять минут», ему казалось, что именно тогда он присвоил себе весь запас будущего, что полагался им на двоих. Сестра была Вадиму отчасти учительницей, отчасти матерью. Все книги, что она ему приносила, были подобраны таким образом, чтобы в них или практически вообще не было женщин как действующей силы – «Остров сокровищ», романы Жюль-Верна – или такие, в которых отношения между мужчинами и женщинами носят предельно платонический характер – «Овод», «Айвенго» и т.п.; сама же она читала книги немного другие, хотя и тоже библиотечные. Вадим как-то спросил, почему так?

– А, – махнула она рукой, – тебе не понравится.

Он не поверил, и в момент ее очередного переливания порылся на ее полке. Попробовал на вкус два фолианта, «Рукопись, найденная в Сарагосе» и «Мельмот-скиталец», и понял, что старшая сестрица его не обманывала.