По лезвию катаны   ::   Логачев Александр

А то не ровен час позволишь себе немного лишнего и тут же получишь полдеревни кровников.

— Благодарю, мне ничего больше не нужно, — с достоинством ответствовал Артем, сопроводив слова легким, аристократическим наклоном головы. Ну, и ничего в результате больше не получил, ну, кроме разве затребованного благородного одиночества.

Когда гимнаст Топильский выбрался из-под шкур, то обнаружил очень малоприятную вещь: его знобило. И легкое першение в горле, на которое он сперва не обратил внимания, теперь превращалось в еще один симптом. До простуды, конечно, пока далеко, но нет никаких сомнений в том, что простуда прокралась в его измученный приключениями организм и к вечеру предъявит себя во всей красе — температурой, кашлем и соплями.

Ая-яй-яй, как некстати! Отлежаться никто не даст, и вообще весь его нехитрый выбор сводится к тому — идти вместе с деревенскими к месту новой стоянки или шнырять по горам и лесам одиноким волком. Шнырять не тянет, придется идти с коллективом, куда поведут. Слечь в дороге будет совсем не в масть, стало быть, необходимо срочно прибегать к радикальным мерам.

— Клин клином вышибают, — проговорил Артем, одеваясь. — Не впервой.

Он выскочил из хижины, содрогнулся от холодного утреннего воздуха и припустил вдоль ручья. Забежав подальше в лес, скинул с себя одежку, решительно выдохнул и забрался в ручей. Лег на каменистое дно, раскинув руки, дал холоднющей воде омывать себя, журча и бурля. Глубиной сей водный поток похвастать не мог, но Артем и не топиться к нему пришел. Ему необходим был всепроникающий холод, и этого добра он получал сейчас сполна.

Опасное это дело — с болезнью в организме плескаться в холодной воде. Но такая процедура лучше прочих процедур активирует резервные силы организма и швыряет их в бой за здоровье. И тут, как во время сражения, когда бросаешь в пекло засадный полк: или враг повержен и бежит, или загублен последний резерв, что означает полное и безусловное поражение. Короче говоря, если не уверен в силах своего организма, лучше в это сомнительное мероприятие не ввязываться.

Артем перевернулся с живота на грудь, выгнулся, приподняв над водой голову. Перед глазами разбегались пенные струи, поток, пузырясь, огибал серые камни, течение уносило к впадению в неведомые реки и озера сухие листья, щепки и хвою.

— Терпеть, терпеть, — шипел сквозь зубы гимнаст, — терпеть, акробат. Терпеть, что по-японски «оса»…

Он терпел эту пытку, покуда холод, прокравшись по позвоночнику, не забрался под черепную коробку и не принялся там хозяйничать, вымораживая последние извилины. Тогда Артем взметнулся из ручья, как сам морской змей из пучины. И понесся по лесу быстрее напуганного выстрелом оленя. Одежку он, разумеется, оставил лежать на берегу, чай, здесь не городской пляж — не сопрут.

Выбежал на поляну, где незаметно было камней и не валялись повсюду сучья, и принялся носиться по ее периметру на скорости, близкой к рекордной для стометровок. А потому что не придумано средства для сугреву лучше, чем сумасшедший бег.

«Почему-то я воспринимаю происходящее как-то уж очень спокойно, чуть ли не как само собой разумеющееся, чуть ли не этого и ждал от жизни, — вот о чем размышлял Артем, наматывая круги по поляне. — Наверное, следовало охреневать от всех этих сюрпризов судьбы как-то более бурно. Хвататься за сердце, заламывать руки, восклицать то и дело: „Не может быть! Не верю!" и тэдэ… Но почему-то не бурлят эмоции, хоть ты тресни».

А еще Артему не давали покоя все эти мечи, даймё с самураями, вся эта здешняя допотопщина от вигвамов до утвари и полное отсутствие каких-нибудь примет цивилизации вроде фантиков от чупа-чупсов, ржавого железа или сломанных телевизоров. Как-то все вокруг сильно отдавало махровым феодализмом.