Подземный человек   ::   Джексон Мик

Принял ванну, надел брюки из толстого твида и новехонькую куртку с поясом. Сунул ноги в мои верные коричневые ботинки и постарался призвать к порядку остатки волос.

Вот уже больше тридцати лет, как я начал лысеть; совсем еще молодым, вернувшись как-то с энергичной прогулки, я впервые обнаружил на подкладке охотничьей кепки гнездышко волос. С тех пор я расчесывал волосы гораздо реже (и гораздо осторожнее), в тщетной надежде замедлить пугающие перемены. Я боялся, что причина этого в моих прогулках и что из-за физической нагрузки у меня перегревается голова. Долгое время, надо признать, я не мог смотреть правде в глаза, то уговаривая себя, что всему виной воображение и я вовсе не лысею, то вдруг понимая, что через неделю моя голова будет напоминать колено и жить мне больше незачем.

Но мне, пожалуй, стоит быть благодарным за то, что из доброй сотни способов потерять волосы мне достался столь продолжительный. Все эти годы моя шевелюра постепенно, почти незаметно, отступала со лба, а медленно растущий кружок обнажал темя. Понадобилось два особым образом расположенных зеркала, чтобы с унынием наблюдать, как год за годом две эти прогалины

тянулись друг к другу. Со временем их соединила узкая тропинка, которая вскоре расползлась до настоящей розовой просеки, пока, наконец, на моем гладком черепе не осталось ничего, кроме редкого пушка.

До сих пор бывают дни, когда мне кажется, что все кончено и счет потерям закрыт. Но, взглянув поближе, я каждый раз вынужден признать, что на свет показался новый участок плоти и нагота все еще наступает. Но эта ноша вполне терпима. Дни моего тщеславия позади. Подобные пустяки меня больше не тревожат. Просто я теперь дольше умываю лицо, чем причесываюсь.

Те волосы, что еще держатся по бокам моей головы, белы, как шерсть ягненка. Они вьются вокруг ушей и беспорядочно висят сзади. Дабы не совсем уж походить на птицу с говорящим именем «лысуха», я давно отпустил бороду и усы — тоже седые, но куда более похожие на шерсть барана, и мне кажется, они восстанавливают столь необходимый баланс.

Пять минут, потраченные на бриолин и расческу, мало что изменили на моей голове. Я двадцать раз согнул колени, чтобы взбодриться, потом подровнял усы и взглянул на себя в большое зеркало.

Меня часто называют жилистым человеком, что, видимо, следует понимать как «человек, соединенный при помощи жил», и это определение вполне справедливо. Больше ли во мне жил, чем в других людях, или мои просто доступнее взгляду — сложно сказать, но их работа видна на каждом изгибе моего тела, особенно — в руках, ногах и шее. Иду ли я, наклоняюсь или гримасничаю, видно, как они дергаются под кожей, будто натянутые бечевки.

Там, где моя шея сходится с торсом, бегут во все стороны вены и прожилки. Правда, в последнее время я потерял уверенность, что все эти жилы соединены как следует. Одни, похоже, совсем разболтались, другие и вовсе покинули насиженные места. Порой я начинаю бояться, что глубоко внутри лопнет какая-нибудь важная пружина, чтобы болтаться и дребезжать во мне до конца дней моих.

Не так давно я заметил, что в сырую погоду еще и скриплю — нет смысла отрицать, это слышно каждому, имеющему уши, — так что дождливые дни я провожу дома, у огня, за пасьянсом или в бильярдной. И все равно я думаю, что «жилистый» — подходящее слово, даже если жилы уже не так натянуты, как раньше.

5 октября

Этим утром, возвращаясь по Западной Аллее, посреди кровавого пиршества осени я встретил одного из своих егерей, ведущего исполинских размеров собаку. Ну и зверюга это была — лохматая, черная с проседью дворняга, чей хвост достигал двух футов, а топот сотрясал землю. Не собака — целый осел. И вот мы с егерем завели разговор о погоде и тому подобном.