Полёты на метле   ::   Козинец Людмила

А его жизнерадостные дружки, конечно же, заинтересовались произведенным впечатлением:

- Девушка, девушка, ну как песенка?

- Песенка? А ничего песенка...

Я подошла поближе, жестом попросила уступить мне место рядом с автором.

- Ничего песенка... А сонет наверное слабо написать?

- Ч-то?!

В синих глазах полыхнуло изумление. Ребята притихли. Он обвел своих друзей растерянным взглядом и поджал губы.

- Слабо... ничего не слабо! Сонет наверное, подумаешь...

- А что, это интересно. Как договоримся?

- А ты приходи завтра в семь в кофейню на Архивном спуске. Я принесу.

В кофейню на Архивном спуске... И этот оттуда же. Впрочем, чему удивляться? Не так уж часто на садовой скамейке можно обнаружить парня лет двадцати, который бы знал, что такое баллада и сонет наверле.

- Зовут тебя как?

- Саня. А ты?..

- Ольга. Я филолог, понимаешь, вот мне и любопытно...

- Я так и понял. Пойдем, провожу, что ли.

Знакомство, так сказать, сделано. Вот и первая ниточка к моим гениям и талантам...

Саня оказался веселым, что называется, развесистым, парнем. Только странное это было веселье. Какая-то застарелая боль грызла его изнутри. А теоретики утверждают, что таланту страдать необходимо, что-де литература произрастает исключительно на душевных болезнях. Удобное рассуждение.

Простились на углу, уговорившись о завтрашней встрече.

Я, стараясь не скрипеть ступенями, взбежала к себе в мансарду. Умылась, заварила чаю. Ну что ж, первый день работы можно считать удачным. Сразу четверо. Новый роман и сонет наверле. И мне вдруг очень захотелось посмотреть этот сонет немедленно. А почему бы и нет?

Я сделала необходимые пассы над белым пластиком стола. Пахнуло дымком, проскочила искра, и на столешницу шлепнулась увесистая стопка стихов, исполненных на жутко разбитой старой машинке "Москва".

...Ну, конечно, так я и думала. Вполне сонеты и не только наверле. Ну и что? Такие вещи пишутся для друзей. Такие вещи публикуются исключительно для десятка человек - высоколобой элиты. Такие вещи можно спокойно печатать и столь же спокойно не печатать. Ничего от этого не изменится не умножится в мире мера добра, не уменьшится мера зла. И всех бед от непубликации - автор остается без мизерного гонорара и столь же небольшой известности. А то, что это вот и есть Литература, никого не волнует. Душа автора в расчет вообще не принимается. Ладно, разберемся. Но для начала мне нужно несколько крепких, бесспорных, так сказать, произведений. Надо же с чего-то начинать...

А вот это стоп, с этого мне начинать не хотелось бы. Я осторожно сняла с плеча Санечкину руку, которую он пристроил, сделав вид, что сильно заслушался стихами. Стихи читал Дар - уже знакомый мне человек из породы вечных мальчиков, бывший профессиональный актер, выгнанный последовательно из трех местных театров. За что выгоняли - я не очень поняла. Скорее всего, за характер. Стихи в его прочтении - блеск, мини-спектакль, хоть билеты продавай. Вот и народ собрался, обступил нашу лавочку, молчит, слушает, дышит.

Я люблю этих сумасшедших. Вот этих, которые посреди города, на перекрестье двух центральных проспектов могут устроить турнир трубадуров или на полном серьезе сыграть под окнами райотдела милиции бой Тибальта и Ромео, или моментом втеревшись в доверие к трем сопливым девчонкам, выпросить у них мелки и расписать серый бетонный забор немыслимыми фантазиями...

Дар закончил, откинул с глаз белую прядь, закурил. Поглядел вокруг снисходительно - ясно, мол, вам, чижики? "Чижики" робко захлопали. Кто-то попросил у Дара автограф, рыжая девчонка кинула в него спелым яблоком, еще одна сделала Дару такие глазки, что в них, казалось, был написан номер телефона. Из кофейни притащили дымящиеся чашки.