Маленький человек из Архангельска   ::   Сименон Жорж

Но она требовала, чтобы он водил ее туда и обязательно брал ее в ложе: по ее мнению, это подчеркивало, что она замужем.

Он не сердился на Джину. Он на нее вообще не сердился, даже теперь. Какое право он имеет что-либо от нее требовать?

В его кабинете-каморке между лавкой и кухней окна не было, воздух поступал туда лишь через дверь; книги и здесь громоздились до потолка. Но самое для себя важное он держал в столе, за который садился всегда со вздохом удовлетворения: там хранились книги по филателии и марки.

Иона был не только букинистом. Он торговал марками. Его лавка, зажатая между продуктовыми магазинчиками на площади Старого Рынка, не отличалась привлекательностью, и лавочники их квартала были бы удивлены, узнай они, что имя Ионы Милька известно торговцам марками и филателистам всего мира. В ящике стола, под рукой, у него были аккуратно разложены зубцемеры, инструмент для изучения качества бумаги, водяных знаков, для обнаружения дефектов оттисков или надпечаток и распознавания подделок. В отличие от большинства коллег он покупал все, что подвернется под руку, заказывая за границей наборы по пятьсот, тысяче, десять тысяч марок: такие продают начинающим, и теоретически они не представляют никакой ценности. И хотя эти марки уже прошли через руки искушенных торговцев он изучал их одну за другой, ничего не отбрасывал априори, и порой у него случались находки.

Какой-нибудь выпуск, в принципе совершенно обычный, становился вдруг раритетом из-за того, что оттиск был сделан с бракованного клише, или оказывалось, что в другом выпуске есть редчайшие экземпляры, которые отличаются по тону от остальных.

Почти всякий торговец, как и почти всякий коллекционер, сосредоточивает свои интересы на марках какого-то одного периода, какого-то одного вида. Иона Мильк специализировался на монстрах — марках, которые по той или иной причине составляли исключение из правила.

В этот вечер он проработал с лупой в руке до половины двенадцатого. В какой-то момент у него появилось желание запереть дверь и пойти встретить жену. Клеманс с мужем жила всего в десяти минутах ходьбы от них, в тихой улочке, выходившей на канал. Ему было бы приятно медленно возвратиться с Джиной опустевшими тротуарами, пусть даже молча. Но боясь рассердить ее, делать этого он не стал. Она могла подумать, будто он вышел проследить за ней и убедиться, что она действительно ходила к Клеманс и возвращается одна.

Он отправился в кухню и зажег газовую плитку — сварить кофе. Кофе не мешал ему засыпать; к тому же он воспользуется случаем и наведет порядок: жена даже не поставила кастрюли на место. За это Иона тоже на нее не сердился. С тех пор как он женился, в доме стало грязнее, чем когда он жил один и почти все делал сам. При ней он не осмеливался поддерживать чистоту, боясь, что она сочтет это за упрек, но когда ее не было, он всегда что-нибудь прибирал. Сегодня, например, это была сковородка: Джина не удосужилась ее помыть, и она пахла селедкой.

На церкви Сент-Сесиль — за рынком, на углу Буржской улицы, — пробило полночь. Как обычно, он прикинул: кино кончилось в половине двенадцатого, минут за двадцать Реверди доберутся до улицы Двух Мостов, быть может, немного поболтают с Джиной. Раньше половины первого она не вернется. Он оставил гореть лампу внизу и поднялся наверх, спрашивая себя, есть ли у жены ключ. Он не помнил, чтобы она держала его в руке. У нее вошло уже в привычку бросать его в сумку в последний момент.

В случае чего он просто спустится и откроет ей, благо все равно не спит. Потолок в их комнате был низкий, с толстой балкой посередине, выкрашенной в белый цвет: под ней стояла кровать орехового дерева, рядом — двухстворчатый зеркальный шкаф, который они купили на распродаже с аукциона.