Маленький человек из Архангельска   ::   Сименон Жорж

Походка была тяжелая, мужская, немного шаркающая; замерев, Иона гадал, поднимется ли неизвестный наверх, но тут снизу донесся хриплый голос его тестя:

— Где ты, Джина?

Почему Мильк испугался, будто его поймали с поличным? Не закрывая стальной шкатулки, он захлопнул дверцы шкафа и заколебался: спуститься или сделать вид, что его нет дома? Заскрипели ступеньки. Голос повторил:

— Джина!

— Иду, — только теперь невнятно произнес Иона.

Покидая комнату, он взглянул в зеркало и увидел, что покраснел.

В этот час Палестри не был еще пьян. Впрочем, он даже к вечеру никогда не шатался. По утрам глаза у него были красные, заспанные, вид подавленный, но стаканчик-другой виноградной водки, предпочтительно итальянской — граппы, прибавлял уверенности его походке. Он пил не только граппу, которую Ле Бук заказывал специально для него, но и все, чем его угощали или что он находил в других барах, встречавшихся по пути. Спустившись, Иона увидел, что зрачки тестя уже поблескивают, а лицо оживленно.

— Где Джина? — просил тот, бросив взгляд в сторону кухни, где ожидал ее увидеть.

Его тоже удивило, что зять спускается со второго этажа, тогда как внизу никого нет; казалось, он ждет объяснений. Времени раздумывать у Ионы не было. Его застали врасплох — как только что у Фернана. И раз уж он однажды упомянул про Бурж, то не лучше ли продолжать в том же духе?

Он ощутил потребность защищаться, хотя ничего не натворил. Палестри подавлял его своей грубостью, своей рослой фигурой, сухой и узловатой.

— Она уехала в Бурж, — пробормотал Иона, чувствуя, что говорит неубедительно, а его взгляд за толстыми стеклами очков убегает от взгляда собеседника.

— К Лут?

— Так она мне сказала.

— Она попрощалась с матерью?

— Не знаю.

Луиджи лениво вошел в кухню и, по примеру Джины достав из буфета бутылку красного вина, поставил ее на клеенку рядом со стаканом.

— Когда она уехала?

Позже Иона ломал голову, почему в ту минуту он вел себя, как будто был в чем-то виновен. Вспомнил, например, про чемодан жены в стенном шкафу. Если бы она уехала к подруге накануне, то взяла бы его с собой. А так выходило, что она ушла из дома сегодня. Поэтому он ответил:

— Сегодня утром.

Луиджи протянул руку к стакану, но, казалось, был в нерешительности, не веря словам Ионы.

— Автобусом семь десять?

Ионе пришлось подтвердить: другого автобуса до половины двенадцатого не было, а тот еще не проходил.

Это было глупо: он опутывал себя ложью, одна ложь тащила за собой другую, и он никак не мог выбраться из этой сети. В семь утра рынок пустовал. Это был промежуток между оптовиками и мелкими торговцами в розницу. Мать Джины обязательно увидела бы ее, да та и сама зашла бы в лавку попрощаться. Другие тоже бы ее заметили. Бывают улицы, где люди живут в своих домах, как в водонепроницаемых отсеках, разве что знают соседей в лицо. Площадь Старого Рынка была не такой: она смахивала на казарму, где двери всегда открыты, — там все всегда знали, что делается в соседних семьях.

Почему Палестри с подозрением наблюдал за зятем?

Не потому ли, что тот, похоже, врал? Он все-таки залпом осушил стакан, утер привычным жестом губы — так же, как эго делал мясник, — но покамест не уходил, оглядывая кухню; Иона вроде бы понял, почему тесть нахмурился. Этим утром в атмосфере дома было что-то неестественное. Он был слишком прибран. Нигде ничего не валялось, не чувствовалось того беспорядка, который всегда оставляла за собой Джина.

— Привет! — проворчал наконец Луиджи, направляясь к лавке и, как бы про себя добавил:

— Скажу матери, что дочка уехала. Она когда вернется?

— Не знаю.

Может быть. Ионе следовало задержать Луиджи и сказать правду: дочь его исчезла и унесла с собой ценные марки?

Внизу, в ящике стола, лежали лишь нерассортированные марки — те, что он покупал целыми конвертами, а также уже разобранные, которые он обменивал или продавал школьникам.