Последний Магистр   ::   Клименко Анна

– Последний Магистр, Последний Магистр, – недовольно пробурчал Варна, – тут и магистры-то идут один за другим, а закат продолжается… Взять бы этих предсказателей, камень на шею – да в Эйкарнас, туда, где поглубже. А еще лучше – в болото. Чтобы поменьше народ баламутили…

И тут же, невольно вернувшись мыслями к проигранной партии, хрустнул пальцами.

– Ах ты, старый лис!

По мощенной мрамором дорожке ползла открытая повозка, запряженная двойкой тритонов. Возница, обряженный в одеяние из ярко-желтого шелка, то и дело нахлестывал медлительных тварей; тритоны, зажатые в оглоблях, ревели, огрызались и клацали зубами в бессильной злобе, предпочитая, однако, вышагивать столь же медленно.

В повозке сидела молодая девушка, черноглазая и черноволосая, как и все из народа дэйлор; бледно-лиловый шелк роскошного платья подчеркивал нежный цвет ее лица, а тяжелые золотые украшения – врожденное изящество рук.

Ее звали Найли, и она была третьей незаконнорожденной дочерью последнего главы правящего Дома д'Аштам. Ей повезло, этой хрупкой и женственной дэйлор, просто несказанно повезло, что глава Дома взял ее мать в замок. Иначе не ехала бы она сейчас в золоченой повозке, а полола бы грядки тамико, ползая на четвереньках в жирной, пахнущей прелой листвой земле.

Матери Ильверса повезло меньше. А потому он занимал место, уготованное простому сыну рабыни. Иными словами, был самым обычным рабом у собственного отца.

Прекрасно осведомленный о том, кем приходится ему глава правящего Дома, Ильверс чувствовал в этом большую – как лес, как вся земля дэйлор – несправедливость. Происхождение его было ничем не хуже, чем у Найли, однако ж, она – в шелках и золоте, а он – в лохмотьях… Наверное, чувство этой вопиющей несправедливости вскормило и то легкое презрение, которое он невольно питал к собственной матери. Порой ему хотелось спросить: почему? Почему ты не смогла удержать при себе этого ублюдка, что стал моим отцом? И отчего живем в вонючей хижине, вместо того чтобы спать среди шелка и кружев?

Впрочем, себя Ильверс презирал еще больше, оттого, что знал, кем мог быть, если бы начал учиться у мудрых дэйлор, чующих Силу, и кем оставался по сию пору.

Но, увы – на землях Дома д'Аштам раб не мог стать никем иным, кроме как бессловесным тритоном, запряженным в роскошную повозку хозяина.

Он швырнул корзину, в которой таскал камни, на землю и с наслаждением выпрямился. Ныли натруженные руки, спина, ноги – и это во время предобеденной прогулки Найли! А к вечеру он просто упадет на вонючую подстилку в углу хижины, закроет глаза и провалится в душную яму сна без сновидений, где нет ни чувств, ни мыслей, чтобы на следующее утро подняться с восходом солнца, проглотить кусок лепешки с козьим сыром и идти снова работать. В то время как Найли будет нежиться в мягкой, как лебяжий пух, постели…

Он с ненавистью взглянул на медленно приближающуюся сестрицу. Сквозь пышные кроны деревьев-стражей просачивались золотые нити солнца, и, опутанная ими, повозка сверкала и переливалась, заставляя щуриться. Презрительно сплюнув в траву, Ильверс поискал глазами мать – оказалось, та уже бросила выпалывать клумбу с лиловыми розами и, прихрамывая на обе ноги, спешила к нему, отчаянно делая какие-то знаки.

У Ильверса снова чуть не вырвался извечный упрек – почему? – но он вовремя прикусил язык. К презрению горячим ручейком примешивалась жалость к рано постаревшей, изможденной женщине.

Мать, наконец, добралась до него и, вцепившись в локоть, потащила к дороге.

– Кланяйся, кланяйся, дурак!

В висках тугими ударами забилась кровь; Ильверс резко дернулся, стряхивая измазанные в земле пальцы дэйлор.