Повесть о Золотом Государе   ::   Латынина Юлия

Скоро в Варнарайне не останется свободных людей. Увы, страшно подумать, — что будет после смерти государя?

И, взяв модель из рук Даттама, спалил ее в жертвенном костре небесному кузнецу Меренику.

Вечером дядя спросил племянника:

— Говорят, в столице ты связался со скверными людьми, которые делают деньги в обход государства?

— Я изобретатель, — сказал Даттам, — и если выйдет так, что мои изобретения нужны только бесам, я буду работать на бесов.

* * *



На следующий день Даттам пошел заверить подорожную. Казалось бы — пустяковое дело, а чиновники в управе вдруг стали кланяться, как болванчики, и отвели Даттама в кабинет ко второму секретарю наместника, господину Харизу.

Ах, какой кабинет был у господина Хариза!

Яшма тушечницы белая, как бараний жир. Стол в золоте, на стенах гобелены, на гобеленах красавицы, от которых рушатся царства, перед гобеленами столик в золоте и нефрите, вино и фрукты, черепаховая шкатулка с благовониями: все, знаете ли, совершенно неподобающее чину и присутственному месту. Надо сказать, что Хариз был тот самый чиновник, который много нажился на Государевом Дне, но благодаря своей матери-колдунье избегнул правосудия.

Сели, стали беседовать. Хариз все знал о Даттаме: поздравил его с успехами в учении, — будущий, как говорится, опора трона, слуга народа, — и вдруг вынул из черепаховой шкатулки часы-яичко.

— Какую, — говорит, — гадость написали: будто вы эти часы сделали в насмешку. Мол, епарх отдает деньги в рост. Часы считают время, а он на времени наживается: и то, и другое неправильно…

Даттам побледнел и стал глядеть на гобелены. Говорили, будто Хариз решает за наместника все дела, городскому судье протоколы приносит на подпись пачками, а допрашивать любит прямо рядом с кабинетом, за красавицами, от которых рушатся царства. А господин Хариз взял персик и стал очищать кожицу. О слушатель! Разве справедливый человек, когда зубы крестьян почернели от весенних кореньев, будет есть тепличный персик?

— А что вы, — спросил секретарь Хариз, — думаете о механизмах вообще?

Даттам ответил:

— Разве можно улучшить совершенное? Государь установил церемонии, расчислил цены, учредил цеха и села. Если бы государству требовалось вдвое больше, скажем, фарфоровых ваз, то людей в фарфоровом цеху было бы вдвое больше, или работали бы они не треть дня, а две трети. Но государство заботится не о вещах, а о людях, которые делают вещи. Если ныне удвоить производительность труда, то куда же деть лишних рабочих?

— Это похвально, — сказал господин Хариз, — что в таком молодом возрасте вы думаете лишь о благе ойкумены. Я слыхал, вы построили водоотливное колесо… А вот епарх вашего цеха и в самом деле берет взятки. Ах, если бы такой человек, как вы, были на его месте…

И господин Хариз любезно протянул очищенный персик юному гостю. Надо сказать, что никто из мира людей подслушать этого разговора не мог. Но в левом углу на полке стояли духи-хранители; господин Хариз побоялся оскорбить небо и потому предложил персик, что на языке плодов значит «десять тысяч». Но Даттам был непочтителен к богам и сказал:

— А сколько получат мастера?

Господин Хариз удивился:

— Вы же сами заметили, что они больше трудиться не станут.

— Я подумаю, — сказал Даттам.

Тут глаза Хариза стали как дынные семечки.

— Э, господин студент, что ж думать над очищенным персиком? Сейчас не съешь — через час испортится.

Даттаму делать было нечего, он съел персик и откланялся с подорожной.

Только ушел — из-за гобелена с красавицами вышла старуха, мать Хариза. Цоп, — косточку от персика, бросила ее в серебряную плошку, посмотрела и говорит:

— В этом юноше три достоинства и один недостаток.