Мегрэ и привидение   ::   Сименон Жорж

В то время Мирелла пользовалась большой популярностью в определенных кругах.

— И вы влюбились в нее? Сами предложили ей руку и сердце?

— Да.

— Вы и тогда уже знали о ней все?

— Вам это покажется невероятным, но северянин понял бы меня. Я поручил одному частному детективному бюро навести о ней справки. Мне сообщили, что она много лет жила с Хобсоном, известным в уголовном мире под кличкой «Лысый Стэн». Работал он чисто. Английской полиции удалось лишь один раз упрятать его за решетку и то всего на два года.

Выйдя из тюрьмы, он разыскал Миреллу в Манчестере. К тому времени она уже была мадам Мьюр. После развода она переехала в Лондон и здесь порвала со Стэнли. Он только время от времени приходил к ней клянчить деньги.

В дверь постучали.

— Пиво, шеф.

— Вы, господин Йонкер, конечно, предпочли бы коньяк. К сожалению, не могу предложить вам тот ликер, который вы обычно пьете у себя дома. Принесите бутылку коньяку из моего кабинета — обратился Мегрэ к инспектору. — Она в стенном шкафу.

И опять они остались с глазу на глаз. Голландец залпом выпил рюмку коньяка, и щеки его слегка порозовели.

— Видите ли, господин Мегрэ, я не могу жить без нее… В моем возрасте опасно влюбляться. Она сказала мне, что Хобсон ее шантажирует и что избавиться от него можно, только заплатив немалую сумму. Я поверил ей и дал деньги.

— Как началась эта история с картинами?

— Вы не поверите мне, не поймете. Ведь вы не коллекционер.

— Нет, почему же? Только я коллекционирую не картины, а людей.

— Хотел бы знать, какое место в вашей коллекции занимаю я. Наверное, в рубрике старых идиотов?..

Ко мне часто обращаются за советом по поводу того или иного полотна. Если какая-нибудь малоизвестная картина побывала в моей коллекции, ценность ее сразу возрастает.

— Иными словами, в подлинности ее никто больше не усомнится, — вставил Мегрэ.

— Да. Впрочем, это привилегия любого крупного коллекционера. Утром я уже говорил вам, что иногда продаю кое-какие из своих картин, чтобы купить другие, еще более редкие и ценные. Раз начав, я не в силах был отказаться от этого. И вот однажды я ошибся: принял подделку за подлинник.

В голосе голландца звучали тоскливое безразличие и тупая покорность судьбе.

— А это был как-никак Ван-Гог, только не из тех его полотен, что достались мне от отца. Я купил картину через одного маклера и мог бы поклясться, что это подлинный Ван-Гог. Я даже вывесил ее в гостиной. Один коллекционер из Южной Америки предложил мне за нее сумму, на которую я мог в тот момент купить другую картину, о которой давно мечтал.

Сделка состоялась. Через несколько месяцев ко мне явился Голлан. Тогда я знал его только понаслышке.

— Когда это было?

— Примерно год назад. Он заговорил о моем Ван-Гоге, которого случайно увидел у того любителя из Венесуэлы, и доказал мне, что это искуснейшая подделка.

«Я не стал просвещать на этот счет вашего покупателя, — сказал он. — Для вас будет весьма неприятно, если бы вдруг обнаружилось, что вы продали подделку. Переполошились бы все, кому вы продавали картины, и вся ваша коллекция оказалась бы под подозрением».

Повторяю, вы не коллекционер, господин Мегрэ, и поэтому не можете себе представить, какой это был для меня удар.

Голлан приходил и еще. В один прекрасный день он заявил, что разыскал автора этих подделок. По его словам, это был гениальный юноша, который вполне может работать и под Мане, и под Ренуара, и под кого угодно. «Так что, — говорит, — делайте выводы!»

— Ваша жена присутствовала при этом разговоре?

— Не помню… Кажется, я сам рассказал ей об этом после ухода Голлана.

Она ли мне первая посоветовала принять это предложение, или я уже раньше принял решение — трудно сказать.