Прорицатель   ::   Светлов Роман

Я даже скажу тебе вот что: любой прорицатель предсказывает только самому себе… Но этого тебе тоже пока не понять. Тебе хорошо и это хорошо. Радуйся — ты прорицатель!

— Радуюсь! — радовался Калхас. — Я прорицатель! Но почему я?

— А кто же еще? — Гермес пожал плечами. — Тебе не кажется, что ты задал странный вопрос?

— Кажется. — Калхас преданно смотрел на веселого бога, и ему хотелось смеяться, а еще пить вино или любить женщину.

— И не задавай больше странных вопросов! На, держи-ка! — Гермес кинул ему стеклянный шарик.

Калхас поймал его, хотел рассмотреть, но не успел. Бог неожиданно подошел вплотную, его лицо посерело, вытянулось вперед, изо рта показался тонкий широкий язык и лизнул Калхаса прямо в нос.

— Тьфу ты! — крикнул пастух, разом садясь и сгоняя с себя сонную одурь.

Перед ним стояла одна из собак и умильно блестела глазами.

— Иди, иди! — отмахнулся Калхас. Солнце уже клонилось к закату, пора было поднимать стадо. Калхас встал, потянулся, затем нагнулся к ручью, дабы ополоснуть лицо, и только тут обнаружил, что держит в руке нечто круглое.

Осторожно разжав ладонь, Калхас увидел тусклый стеклянный шарик и от неожиданности едва не выронил его. Сердце испуганно сжалось, а спина стала холодной от пота.

Он спит слишком чутко: никто не мог бы подойти незамеченным, чтобы вложить этот шарик в руку. И сам он шарика не подбирал, значит остается сон… неужели это было сном только наполовину, или вообще не было сном?

С трудом удерживая суматошные, беспорядочные мысли, Калхас сунул шарик за щеку и стал собирать овец.

Его прозвали Калхасом за умение угадывать. Как-то само собой он определял, сколько камешков зажато в кулаке, чья собака зарезала овцу, куда следует поехать, чтобы выгодно продать шерсть. Естественно, такое случалось не каждый день: Калхас чувствовал сам, когда он в состоянии угадывать, а когда нет; однако и того было достаточно, чтобы его знали в округе. Ему это нравилось, но всерьез свои способности он не воспринимал. Однажды он разговаривал с купцом, который часто ездил в Дельфы. Выпучив глаза, раздувая щеки тот рассказал ему о пифии, о расщелине в скале, о тумане, поднимавшемся ниоткуда, о тьме посреди ясного дня. Да и в Аркадии имелось Килленское святилище, состязаться с прорицателями которого Калхасу даже не пришло бы в голову.

Подобно всем аркадянам он был вполне доволен своей жизнью и только недавно стал раздумывать над ней. Лет двадцать пять назад его подкинули к дверям дома Тимомаха, человека, владевшего самыми большими стадами в долинах южнее Маронеи Аркадской. С тех пор Калхас жил в этом доме то ли на положении слуги, то ли как дальний родственник — пас овец, собирал хворост, стриг шерсть; чем еще он мог заниматься в Аркадии? Часто его брали в Маронею: выученный Тимомахом грамоте, он выполнял роль приказчика, следящего за привезенным товаром, пока сам глава семьи вместе с другими гражданами полиса голосил на агоре за Македонца, или за афинян, или по поводу какого-нибудь налога.

Дети Тимомаха, а у того было трое сыновей, давно обзавелись семьями. Хозяин говорил Калхасу, что тому тоже стоит подыскивать невесту, что он даст ему денег, поможет с хозяйством, но пастуху лень было думать о семейной жизни, и он забирался в горы, развлекаясь приключениями случайными, или постоянными, как этим летом. Ему жилось спокойно и безмятежно. Эти места миновала даже война Агиса Спартанского с македонским наместником Антипатром. Маронейцы ограничились шумом на агоре, да грабежом разбегавшихся по домам спартанских союзников. Конечно, про восточные походы Македонца любили поболтать все, однако далеко не каждый шел наниматься в его войска, когда в Маронею приходили вербовщики.

После смерти Македонца, правда, стало тревожнее. Никто не знал, как повернутся события.